Раненые же старались вести себя тихо.

Остатки эскадрона, избавившись от обузы, уйдут дальше. А они останутся тут без оружия, на милость крестьянскую. И все говорило за то, что она окажется весьма краткой.

Вот прошлой зимой, говорят, было дело: где-то крестьяне изловили отряд краснопузых. Каждого по темечку обушком — тюк! Ну а затем на мороз, положили на снег, руку вытянули — дескать, верным путем идете, товарищи! Затем водой облили, и на перекрестках расставили словно указатели.

Раненым могло повезти меньше.

Тем, чье положение тяжко, помогут умереть. Да и не только им.

Кого-то превратят в рабов, в тягловую скотину, дабы они заменяли лошадей, угнанных другими бригадами.

Держать будут на цепях, кормить половой, спать определят в углу свинарника.

Был еще ничтожный шанс попасть к какой-то вдове, показаться ей кротким и милым…

…Меж взрослых крутился и Петька.

Всех его друзей родители загнали по домам. Петьке было несколько проще: мамка его померла в прошлом году, а батька ноне получил задаток за бочки и пропивал его уже третий день.

Для него визит отряда был настоящим праздником. Солдаты, да каждый с винтовкой, лошади, тачанки. Имелось даже два настоящих пулемета.

Вот она, взрослая жизнь…

Если б у него была винтовка, сабля — никто бы не посмел его выпороть. Да что там: даже никто бы не крикнул.

У ближайшего солдата, со смелостью, присущей детям, спросил:

— А кто тут у вас атаман?

Помогая крестьянину стаскивать с тачанки своего товарища, солдат кивнул на человека невысокого, кривоногого, с лицом побитым оспинами. Проплешины не могла скрыть даже папаха.

Сей человек на атамана, Батьку он совершенно не походил.

Как так? Атаману положено быть молодым, высоким, красивым, с ногами длинными, ровными не взирая на месяцы, годы, проведенные в седле.

И чтоб грудь колесом — на ней бинокль германский, на поясе — шашка с темляком из Анненской ленты.

Всего этого не было.

Петька задумчиво начал пятится. Но оказалось поздно. Не то атаман почувствовал взгляд, не то услышал полуразговор мальчишки с солдатом. Но как бы то ни было, позвал к себе:

— Эй, малой, иди сюда! — позвал Костылев Петьку.

Тот мог бы тут же рвануть прочь. Что-то говорило: так правильней всего. Но нет, послушно подошел…

Пока мальчишка подходил, Афанасий осмотрелся: деревушка была маленькой, заурядной…

Из всех достопримечательностей — колодец посреди деревеньки. Из всех развлечений: дед Федор — который в этот колодец упал в прошлом году.

Еще в деревне почти не было мужиков. Куда они делись, было неизвестно: погибли на империалистической? Находились в армии у белых, красных, анархистов? Ушли в "зеленую армию", то бишь стали матерыми, убежденными дезертирами? И теперь из леска смотрели, как их бабы с детьми отдуваются перед заезжими?

Имелось лишь десятка два стариков, половина из которых, вероятно перемрет еще до ближайшего боя. Да еще наверное, юнцов, почти детей с полдюжины.

"Ну ничего, — думал Костылев. — прямо в войске и подрастут. Объявим их кадетами или там юнкерами. Где-то же людей брать надо?"

— Что, пацан, солдатского хлеба хочется отведать? — спросил Костылев у Петьки.

Вблизи атаман был еще хуже. Лишь немногим выше малорослого Петьки, и дух от командира отряда стоял ядреный. Конский пот, гарь костров, запах давно нестиранного белья… Жиденькая бородка, в которой застряли крошки хлеба. По всему выходило, что оный солдатский хлеб черств и черен.

Тогда Петьке первый раз подумалось, что военная карьера — не самая лучшая мысль.

Но тут как раз мимо командира проходил солдат, несущий винтовки, словно охапку хвороста.

— А ну, подожди! — распорядился Афанасий.

Убитых в сегодняшнем бою оставили там, на дороге. Однако винтовки собрали. Подняли даже никуда не годное оружие солдат-мертвецов.

Из охапки Костылев выдернул винтовку поплоше, пошатал штык. Да, действительно, болтик сгнил, разболтался и после небольшого нажима вылетел наземь.

Снятый со ствола штык, Костылев подал мальчишке:

— Держи…

Петька не стал уточнять, за что ему такой подарок, не стал отнекиваться. Не давая шансов Афанасию передумать, чуть не вырвал дар из рук.

…Четырехгранный, игольчатый штык был не в самом лучшем состоянии: побитый ржавчиной, почти неострый.

Но это было, безусловно, оружие. Это была верная смерть на расстоянии вытянутой руки. От старика, который тянул солдатскую лямку еще в русско-турецкую кампанию, Петька слышал: рана от такого штыка плохо заживает. Еще им хорошо колоть свиней, а вот в теле человеческом тонкое лезвие часто ломается…

Мальчишке тут же захотелось большего: чтоб к штыку была добавлена винтовка, в ней была полная обойма патронов… А еще — шашка, папаха…

В общем, ему снова хотелось быть военным, самому командовать солдатами, распоряжаться оружием, дарить пацанам штыки, стреляные гильзы, а то и целые патроны.

В свете своего презента атаман уже не выглядел таким уж и безнадежным.

Действительно, ведь этому, побитому паршой, не век же командовать. Пусть выучит его, Петьку, всему, чему положено, а там — героически погибнет.

А уж он, Петька, будет атаманом по всем правилам. Его будут бояться солдаты и любить враги… В смысле — наоборот. Он будет брать города, лично стрелять из пулемета, рубить противника в капусту. И за дамочками будет ухаживать — куда там той Аленке.

— Пойдешь ко мне в армию? — спросил атаман.

Петька улыбнулся, чувствуя сам, что улыбка у него получилась глуповатой.

Костылев поднялся в тачанку, освобожденную от раненых, едва не поскользнувшись на крови. Но устоял, отперевшись на пулемет.

Его речь была столь же скромна, как и возвышение, с которого он вещал.

— А что, селяне, пойдете в войско? — крикнул Афанасий.

— А пойдем! — неожиданно раздалось из толпы. — Отчего не пойти?

Крестьяне нахмурились. Голос сей был им знаком: говорил это местный юродивый Демьян по прозвищу Горбатый.

Афанасий поискал говорящего и нашел того совершенно легко. Стало ясно, что такого рекрута не призовет ни одна армия мира.

Какая-то болезнь согнула тело крестьянина в дугу: сразу после поясницы тело шло совершенно параллельно земле. Существовала идиома о целебных свойствах могилы в отношении людей с неправильной осанкой. Однако, было ясно: сказано это не про Демьяна. Случись ему помереть, лежал бы он в гробу на боку. И вероятно бы гроб пришлось ему делать горбатый.

По деревне Демьян передвигался, опираясь на два подобие двух костылей — в одной руке швабра, в другой — тяпка.