Наконец, Чугункин не выдержал:

— Здесь мы с глазу на глаз… Потому признаюсь, что…

Клим задумался надолго, видимо, думая, в чем же ему стоит признаваться.

— Впечатляет служба, не правда ли?.. — пришел ему на помощь Евгений.

— Не то слово… Такое чувство у меня было, когда я только революцией заниматься начал. Словно прикоснулся к чему-то большому, чистому.

Аристархов промолчал. Гражданская война была большой — спору нет… Но назвать ее чистой, как и любую другую войну, Евгений не смог бы. Она чистая на картах в штабах, в замыслах. Но стоит раздаться первому выстрелу, и начинается: кровь, грязь, гангренозные раны…

— И меж тем… — продолжал Клим. — Вот церковь ведь сожгла Бруно? Коперника? Галлея?..

— Насколько я помню из упомянутых — только Бруно. Хотя да, народу вообще сгорело много…

— Ну и объясните мне тогда, как с грузом этаких преступлений церковь может нести добро?

— Бруно-то жгли католики…

— Православные жгла других…

— И то верно… Но вместе с тем, церковь безгрешна. Однако, к сожалению грешны, бывают ее служители. Что еще более досадно — грешны чрезвычайно.

— И что, церковь за деяния своих слуг не несет ответственности?..

— Ну вот смотри. — вздохнул Евгений, словно объясняя нечто понятное даже ребенку. — Поймали, положим, какого-то красноармейца за мародерством. Это ведь не значит, что вся армия, весь красный фронт — мародеры.

-//-

За время их отсутствия на комнату в общежитии никто не позарился. В ней ничего не появилось нового, правда и старое никуда не делось.

Из кармана пиджака Евгений извлек книжку, найденную в ревкоме. Ввиду постоянного кругооборота людей в комитете то и дело появлялись бесхозные вещи. И когда Аристархов попросил взять почитать, ему кивнули. Дескать, бери. Кто хотел — тот уже прочитал.

Порылся еще, и из другого кармана достал огарок толстой свечи.

— А свечку ты где взял? — спросил Клим, так будто сам не видел.

— В церкви…

— Украл в церкви? Три тоненьких купил — одну толстую забрал. Воровать нехорошо…

— А воровать в церкви — нехорошо вдвойне. Но с иной стороны — сказано же было делиться с неимущими. У них свечек полно, а мне что в темноте читать?

— Читать при свечке вредно.

— Это читать без свечки вредно, а со свечкой — вполне терпимо. Опять же сказано: ученье — свет.

Поужинали припасами, захваченными в дорогу еще Мгеберовска. Затем, раскрыв книгу, Евгений остался за столом Чугункин отправился спать.

Вернее попытался это сделать.

Сон не шел.

Во Мгеберовске Клим снимал тихонькую комнатку в частном домишке. Вернее, «снимал» — громко сказано. Просто жил, не платя ни копейки. Правду говоря, хозяин дома был не шибко и против, наивно полагая, что его не тронут, пока в доме квартирует комиссар.

В том домишке было тихо. Порой, самым шумным явлением за окнами комнаты был осенний дождь и листопад.

Но республика объединенных этажей даже в час ночной шумела словно вокзал. Боя сегодня не было, но вот кто-то громыхнул из «Маузера». Вот мимо комнаты прошли оживленно споря двое: судя по репликам анархо-коммунист и анархо-синдикалист. Через щель под дверью потянуло кислым табачным дымом. Будто бы мешал и огонек свечи, зажженной, Аристарховым.

Клим не мог бороться ни с папиросным дымом, ни с двумя анархистами, ни, тем паче, с выстрелами из «Маузера». Но что-то он изменить мог.

— Короче, Женя, туши свет… — Чугункин заворочался в углу.

— Я хочу книжку еще почитать… — возразил Евгений.

В ответ Клим тяжело вздохнул и натянул на голову шинель.

На огонек свечи слетались всякие жучки. Они летели прямо в пламя, сгорали в мгновение, падали в горячий воск, затем стекали вниз, застывали словно в янтаре.

Свечка была толстой, горела медленно. Тихонечко потрескивал воск, шуршали переворачиваемые страницы.

За стенами комнаты было будто бы тихо, совсем не так как в прошлый день. Отчего? Хлопчики, игравшие вчера в войнушку ушли на настоящую войну? Или они сейчас спят, набираются сил для нового колобродства.

Климу, несмотря на огонь свечи спалось хорошо. Во-первых, на этом месте он спал уже второй раз, и, значит, немного свыкся, обжился. Во-вторых, эта ночь все-таки была поспокойней, можно было выспаться даже немного впрок. Ну и, в-третьих, Климу где-то казалось, что Евгений сейчас охраняет его сон…

В кармане штанов Аристархова почти неслышно тикал хронометр слагая секунды минуты, а минуты в часы.

И когда Евгений оторвался от чтения, то понял, что уже довольно-таки поздно. Пора или ложиться в постель, или перетерпеть немного и не спать вовсе.

Взглянув напоследок в книгу, Евгений с удивлением понял, что буквы уже не держатся в строках. Стоит отвернуться, и значки начинают скакать, слагают новые слова, предложения. Пытаясь прекратить это безобразие, Аристархов попытался некоторые буквы поймать, поставить на место. Да вот беда — вместо того только еще больше смешал слова, так что они превратились в какой-то код, шифр наподобие того, которым он давным-давно шифровал сообщения в Галиции. Или то была Галлия?..

Спать, пора спать… — носилось в голове.

Действительно — Аристархов закрыл книгу, но повернул ее так неудачно, что буквы ссыпались со страниц на стол. Листы оказались чистыми.

Это как же теперь отдавать товарищам книгу?

Ну да ладно — завтра… Хотя уже наверное сегодня утром Евгений вспомнит, что там были за буквы, в каком порядке они стояли.

Хотелось пить.

Аристархов точно помнил: на подоконнике стояла крынка с водой.

Поднялся из-за стола, сделал несколько шагов, но упал, зацепившись нога за ногу.

В голове вихрем пронеслось: Молят муку, а молят богов. Главное, чтоб не наоборот.

Снова встал, побрел к окну.

Шагать получалось медленно. Ноги были тяжелыми, вязли словно в смоле, прилипали к полу. И путь к окну был долог. Комната кружила, стараясь сбить Евгения с ног.

Но, вот, наконец, он дошел о цели.

Вода в крынке каталась из стороны в сторону, но из горлышка не выплескивалась. Тогда Евгений пытался засунуть губы внутрь горшка, прикоснуться языком к коже воды. Но вода ускользала, не утоляя жажду.

Убрав бесполезный кувшин, Аристархов осмотрелся.

Комната кружилась все быстрей. Вот в поле зрения промелькнул лежащий на кровати Клим. Евгений удивился — как у того получается спать в этакой карусели?

Из-под шинели повешенной на гвоздь, вбитый в стену торчали огромные лапы, похожие на куриные. Будто клюв топорщил ткань, и красные глаза следили за каждым движением Аристархова.