Через несколько дней пришел приказ о переводе нашей авиагруппы в Рабаул. Накадзима поинтересовался, собираюсь ли я отправиться вместе с ним обратно в юго-западную часть Тихого океана. Неужели он мог подумать, что я поступлю иначе? Накадзима заявил мне, что, несмотря на потерю правого глаза, я, по его мнению, лучше любого из новых летчиков. В тот же вечер из штаба поступил список летчиков, отправляемых в Рабаул. В нем значилась и моя фамилия.

Но мы забыли о главном враче авиабазы. Он был крайне возмущен, прочитав в списке мою фамилию. Ворвавшись в кабинет Накадзимы, он выплеснул свой гнев на моего незадачливого командира.

– Вы с ума сошли! – завопил он. – Вы хотите убить этого человека? Как вам в голову пришло дать согласие на отправку на фронт летчика с одним глазом? У него нет никаких шансов! Это же абсурд! Я не дам разрешение на перевод Сакаи в Рабаул!

Мы слышали эти крики на другом конце аэродрома.

Накадзима возразил, заявив, что я лучше большинства новых летчиков и не важно, два у меня глаза или один, ничто не заменит моего мастерства за штурвалом самолета и огромного боевого опыта. Главный врач стоял на своем. Накадзима пришел в ярость. Их спор продолжался несколько часов, но победителем в нем вышел врач. Он убедил Накадзиму отказаться от принятого решения.

Когда главный врач покинул кабинет Накадзимы, я подбежал к нему и стал умолять его передумать. Он изумленно уставился на меня. Затем попытался что-то сказать, но его лицо все больше краснело от ярости. В конце концов он заорал:

– Молчать! – и удалился, бормоча себе под нос, что все летчики сошли с ума.

Я получил назначение в качестве инструктора на авиабазу в Омуре неподалеку от Сасебо.

Переформированная авиагруппа прибыла в Рабаул 3 апреля. Не прошло и недели, а я уже читал в поступающих сводках о выполняемых ею массированных налетах на Гуадалканал, Милн-Бэй, Порт-Дарвин и другие стратегически важные объекты. Во время четырех таких налетов истребителями и противовоздушной обороной противника было сбито сорок девять наших самолетов.

Катастрофа следовала за катастрофой. 19 апреля среди офицеров поползли ужасные слухи, вскоре получившие подтверждение. Погиб адмирал Исороку Ямамото, главнокомандующий Императорским военно-морским флотом. Я несколько раз перечитал это сообщение. Адмирал летел в качестве пассажира на одном из двух бомбардировщиков в сопровождении истребителей, но нескольким американским истребителям «P-38» новой модификации удалось прорваться сквозь прикрытие и сбить оба бомбардировщика.

А я находился в Омуре и обучал новых летчиков. Я с горечью наблюдал, как эти новички неумело разгоняют свои самолеты по взлетной полосе и неуклюже взмывают в небо. Военно-морской флот крайне нуждался в новых пилотах, количество прибывающих в летную школу курсантов увеличивалось каждый месяц, и соответственно понижались предъявляемые при поступлении требования. Людей, которых до войны просто близко бы не подпустили к самолету, теперь бросали в бой.

Все делалось на скорую руку! Нам приказывали быстрее готовить людей, забыть обо всех тонкостях и учить их только тому, как летать и стрелять. Поодиночке, парами, тройками учебные самолеты болтались в воздухе и неуклюже шлепались на землю. Долгими утомительными часами я пытался сделать летчиков-истребителей из навязываемых нам людей. Это было невыполнимой задачей. Ресурсы были скудными, требования слишком высокими, а количество курсантов слишком большим.

Я чувствовал себя ненужным. Больше не оставалось сомнений, что наша страна попала в беду. Ни население, ни курсанты, ни отправляющиеся на фронт добровольцы не подозревали об этом. Но успевшие повоевать офицеры, читавшие секретные сводки, осознавали всю серьезность положения. Большинство, правда, продолжало свято верить, что Япония одержит победу в войне, но все реже и реже звучали восторженные возгласы и устраивались вечеринки по случаю побед.

Даже находясь в отдалении от полей сражений, я не мог не ощущать близость войны и боль, которую она несет. В сентябре 1943 года я испытал настоящий шок, узнав из очередного сообщения, что мой близкий друг, один из лучших летчиков Японии, пилот 1-го класса Кэндзи Окабэ был сбит в бою над Бугенвилем и погиб. Он был моим однокашником по летной школе, именно он установил так никем и не побитый рекорд, сбив за один день семь самолетов противника.

Неужели не будет конца смертям?

После сенсационной победы Окабэ в небе над Рабаулом адмирал Нинити Кусака, командующий 11-м флотом, обратился в Генеральный штаб в Токио с просьбой о награждении Окабэ медалью за его беспримерную доблесть. Но ничего не изменилось. Точно так же как и капитану Сайто год назад, Токио ответил отказом, обосновав его «отсутствием прецедентов». Но адмирал Кусака так легко не отступился. Раздраженный отказом, адмирал на специально устроенном по этому случаю торжестве наградил Окабэ своим церемониальным мечом.

Через три дня Окабэ встретил свою смерть в горящем истребителе.

В апреле 1944 года после долгих, изнурительных месяцев обучения летчиков в Омуре меня перевели в авиагруппу «Йокосука». До войны считалось почетным получить назначение в эту авиагруппу, так как она входила в состав Императорской гвардии и охраняла воздушные подступы к Токио. Теперь же это была всего лишь обычная группа. Дни, когда назначение туда считалось почетным, миновали.

Получив как офицер доступ к секретным сведениям, я имел возможность правильно оценить ход войны. Секретные документы разительно отличались от той околесицы, которую бубнили по радио ничего не подозревающим гражданам нашей страны. Повсюду на Тихом океане наши части были вынуждены отступать. Мощные американские оперативные соединения и флотилии кораблей, чьи размеры потрясали воображение, безраздельно господствовали на Тихом океане.

Я читал доклад за докладом, где говорилось о нанесении военно-морскими силами противника сокрушительных ударов. Значительно возросла мощь армейской авиации противника. Сотни «P-38» парили в небе вне пределов досягаемости наших истребителей, имея возможность вступать в бой по своему усмотрению. Новые модели истребителей и бомбардировщиков появлялись почти ежедневно, и рассказы наших летчиков об их значительно возросшем боевом потенциале не предвещали ничего хорошего в будущем. Мы все еще удерживали Рабаул, но этот когда-то мощный бастион больше не представлял угрозы для Порт-Морсби и других авиабаз противника. Рабаулу приходилось нелегко. Американцы выбрали его в качестве объекта для тренировочного бомбометания, испытывая поступающие на замену самолеты.

Вскоре после прибытия в Йокосуку я подал рапорт о предоставлении мне отпуска и отправился на поезде в Токио, находящийся всего в полутора часах езды. В семье дяди меня встретили словно вернувшегося домой родного сына. Теперь я знал, что, когда смогу на несколько часов покинуть базу, у меня есть «дом».

Вечером после ужина Хацуо стала шутливо бранить меня за то, что я до сих пор не женился. В ее полушутливом тоне сквозили серьезные нотки, и я принял ее игру.