Со временем наши прогулки сделались менее регулярными. Даже редкими, случайными. Жизнь во все вносит поправки.

Не только встречаться, а даже и перезваниваться мы стали реже с тех пор, как Подколокольников обзавелся добротной дачей в писательском поселке километрах в тридцати от города.

Поселок тихий, вдали от железной дороги, да и шоссейная магистраль проходит в стороне. Так что посторонний народ забредает редко. Для уединенной жизни, в какой нуждается работающий писатель, лучшего места не сыскать.

Дачу Серафим перекупил у неожиданно начавшей бедствовать писательской вдовы. При муже она жила безбедно и беззаботно.

Ее покойный супруг не был особенно плодовит в творчестве, выпустил от силы пяток книг, пылил в основном статьями и бойкой публицистикой на злобу дня.

Зато покойный успевал в другом – в делах общественных. Занимал несколько выборных должностей и невыборных, то есть назначаемых, был членом разных редколлегий и редсоветов. Привычно занимал свое, как бы пожизненно закрепленное за ним место в президиумах. Жил определенно безбедно и в обстановке привычного для застойных лет комфорта. Стычки и разные неприятности бывали и у него, кто от этого избавлен, но они не колебали, ничего не меняли в его положении.

И семья его нужды не ведала. На жизнь хватало даже с некоторым избытком, и всяких благ перепадало достаточно. А уважительное отношение, демонстративно рассыпаемое, начиная с литфондовской обслуги и кончая цедеэловскими привратниками, убеждало недалекую женщину в незыблемости достигнутого положения.

Не знала бедная женщина, не ведала, что чего-чего, а незыблемости наша быстротекущая и непостоянная действительность гарантирует менее всего даже сильным мира сего. С изумлением и болью пришлось ей в том скоро удостовериться.

Доброжелатели покойного с трудом наскребли однотомничек его произведений. Наследники порасхватали то, что перепало от щедрот ВААП. Как водится, при этом изрядно перессорились, даже знаться друг с другом перестали.

Вдова осталась буквально, как говорится, на мели. И пришлось, как она сама выразилась, спешно «толкнуть» дачу. Этакий весьма приличный двухэтажный особнячок с просторной верандой и участком в целых полгектара. Жалко, конечно, было расставаться с таким гнездышком, но что поделаешь – нужда.

Подколокольников за ценой не постоял, и дело сладилось живо.

Дача в тихом поселке еще более упрочила положение Подколокольникова в столичной среде и, как он полагал, почти во всем уравняла с собратьями по перу, с которыми ему хотелось чувствовать себя на равной ноге.

Окончательно утвердиться в этом Серафиму помог, можно сказать, анекдотичный случай.

Выпало Подколокольникову съездить в командировку от центральной газеты. Командировка с грифом солидного органа, естественно, привела в райком партии прямо к первому секретарю, который был предупрежден о визите и том, кто именно явится в сопровождении обкомовского работника.

Секретарь привычно внутренне подобрался, посклонял в памяти не столь частую фамилию грядущего визитера. Сначала она ему вроде ничего не напоминала, а потом вдруг осенило: «Да не тот ли Подколокольников, чей пухленький сборник деревенских очерков стоит на полке?»

Помнится, начал читать, что-то там почеркал карандашиком, то ли собирался взять на заметку, то ли являлась охота полемизировать с автором, написать ему или даже выступить в печати, да за недосугом не довелось дочитать, а теперь уж и помнилось все смутно.

Повертел секретарь тот сборник в руках, точно – автор Серафим Игнатьевич Подколокольников. И сделал заключение: катит не рядовой репортеришко, а писатель. Может, даже и солидный. Это еще прощупать придется.

Секретарь верховодил в районе не первую пятилетку, людей разных повидал в достатке, присматриваться ко всякому заезжему научился, иных как рентгеном просвечивал.

И, обмениваясь рукопожатием с подкатившим Подколокольниковым, нарочито пристально заглядывая гостю в глаза, с партийной прямотой осведомился:

– Так вы писатель?

Серафима несколько смутило такое бесцеремонное начало, можно бы осведомиться об этом и попозже, но одновременно и приятно кольнуло: знают, читают.

От неожиданности Подколокольников поперхнулся и, несколько смущаясь, признался:

– Состою членом СП.

Секретарь уловил легкое замешательство гостя и решил дожимать:

– Очень, очень, так сказать, приятно лично познакомиться и пообщаться, – тараторил, приглашая гостей усаживаться и готовя ход, который в шахматной партии можно было бы приравнять к неожиданному шаху. – А дачка у вас имеется? – сев на свое законное место, неожиданно выпалил секретарь.

Внутренне ошеломленный Подколокольников невольно заерзал в кресле, поскреб бородку, даже заметно покраснел, стараясь уразуметь, к чему клонится столь странный вопрос. Но, не уразумев, решил, что разгадка впереди, и вынужденно признался:

– Есть.

– А позвольте и еще полюбопытствовать, – продолжал в запале секретарь, – сколько стоит?

Потрясенный Подколокольников с трудом совладал с собой и довольно находчиво парировал:

– Уж не собираетесь ли перекупить?

– Нет, нет, – поспешил заверить секретарь, – а любопытствую вот почему. Тут у нас в депутаты баллотировался столичный писатель (секретарь назвал известную фамилию). После выступлений перед избирателями повезли мы его отдохнуть, устроили сауну. Распаренного, разомлевшего, как водится, угостили хлебосольно, и наш гость без понуждений пустился в россказни. Много чего интересного порассказал про столичную жизнь, про самые верха, про свои заморские путешествия, с кем знался, с кем пил и ел, что видел. Между прочим и про политику толковал, с такими замечательными подробностями, каких ни от одного записного международника не услышишь и никакие «голоса» не доносят. Дух захватывало от увлекательных рассказов. И все в этакой непринужденной манере, да так складно, хоть вот бери и записывай. И ни одного словечка исправлять не придется. Вот уж истинный мастер слова!

С увлечением повествовал о памятной встрече секретарь. Можно было опасаться, что и конца-краю не будет вдохновенному повествованию, и Подколокольников решил вернуть рассказчика к началу разговора.

– А при чем тут дача? Вы как-то отвлеклись.

– Да, да, отвлекся. Уж простите. А дача вот при чем. Наш кандидат, не припомню в какой связи, заговорил и о своей даче где-то под столицей. По ходу упомянул о том, что у иных столичных литераторов кроме подмосковных есть еще дачи в Крыму и на Кавказе, а у него пока только неподалеку от места постоянного жительства. Но дача хорошая, двухэтажная, на ней он главным образом и творит.

Серафим слушал и никак не мог взять в толк – к чему тут дача? Не вытерпел и спросил:

– Что же такого особенного вы нашли в той даче?

– Да можно сказать, что и ничего, – ответствовал секретарь и добавил: – Окромя маленькой обмолвки. Наш кандидат огорошил всех, а было нас человек восемь, тем, что эдак легко, походя бросил, будто его дача стоит более полутораста тысяч! Мы так рты и пораскрывали. Видали всяких владельцев хором, возводившихся, можно сказать, почти без затрат и даже без трудовых усилий, а стоивших, конечно, больших денег. Точнее, даже громадных сумм. Откуда брались и чьи это именно суммы, какую часть составляли из того целого, про которое мы привычно распевали «и все вокруг мое». Об этом никто не догадывался. Вроде никаких денег и не было, никто их лично не тратил, а сказочные хоромы – вот они в самой наиобъективнейшней реальности. Но то как бы и не диво, ибо с определенных пор вошло в обычай, примелькалось, сделалось повседневностью. Диво, что перед нами сидел живой человек, который из своего собственного кармана выложил полтораста тысяч. Полтораста тысяч как одну копеечку! Да еще, как говорится, и с «присыпочкой».