– Я не понимаю, что доктор Розен с тобой делает.

Ее глаза в страхе метнулись прочь от моего взгляда.

В конце февраля Стивен устроил вечеринку в честь дня рождения Клэр и пригласил на нее всех друзей по юридической школе. Шагнув в полумрак ресторана, я увидела Клэр, одетую в шелковую блузку и обтягивающие джинсы. Мне казалось, я только что вернулась из длительной поездки по дальним странам.

«Блэкберри» жужжал оповещениями весь ужин. Каждый раз, когда он вибрировал, я делала вид, что ищу в сумке блеск для губ, жвачку или ручку, а сама читала очередное сообщение от Рида: Я скучаю по тебе. Две минуты спустя: Когда ты будешь дома? Десять минут спустя: У меня есть минутка, чтобы поговорить. Можешь взять трубку? Ты где? Через пять минут после этого: Мы скоро едем домой. Буду недоступен около часа.

– Картошечка, какое такое важное сообщение ты ждешь на свой «блэкберри»? – Клэр приперла меня к стенке, когда мы стояли в очереди к туалету.

Я сказала, что у меня отношения с одним человеком, и она пожелала знать, почему он не со мной. Мой рот застыл, растянутый в улыбке, когда до меня дошло с абсолютной ясностью: Клэр никогда не познакомится с Ридом. Я была секретом, любовницей. Когда пришлось смотреть в глаза Клэр и рассказывать ей, что у меня роман с мужчиной, который в настоящее время вместе с женой, с которой его связывают девятнадцать лет брака, присутствует на балетной репетиции у племянницы, это стало отвратительной инъекцией реальности. Я упомянула, что он «вроде как несвободен», и она мгновенно все поняла.

– Вы любите друг друга?

Вместо ответа я вытащила «валентинку», которую подарил Рид. Я постоянно таскала ее с собой в сумке. Она развернула открытку и прочла вслух:

– «Я люблю тебя. Рид»… Как вы познакомились?

Клэр знала о моей групповой терапии, но правда застряла в глотке. От моих слов несло чистым безумием, когда я выдавила:

– На групповой терапии.

– Что ж, он явно тебя любит! – она помахала открыткой в воздухе и снова обняла меня. Я впитала ее искреннюю радость за мои контрафактные отношения.

Несколько часов спустя, когда я ложилась в постель, «блэкберри» засветился новым ПИН-сообщением. Я ввела пароль, но не позволила себе раскрыть текст. Выражение лица Клэр в тот момент, когда я сказала ей, что Рид женат, вызвало желание сжаться в комок и застонать. Рид никогда не бросит Миранду и дочерей. А даже если бы он это сделал, разве осталось бы между нами влечение? Как бы я могла доверять ему, учитывая его историю? И что, если реальным двигателем этих отношений была их беззаконность, секретность, электрический ток стыда, который оживлял нашу связь? Разве не об этом говорится в самых примитивных фильмах канала Lifetime?

Я зашвырнула «блэкберри» в гардеробную. Боль оттого, что я не пообщалась с Ридом перед сном, была буквально физической – спазмы желудка, из-за которых казалось, что в кишках кто-то царапается когтями. Да, возможно, Рид любил меня, но он не был свободен. Разве я не хотела чего-то настоящего? Как могут шашни с женатым мужчиной сделать меня настоящим человеком, если из них приходится делать тайну? Я раскачивалась взад-вперед всем телом. Сунула уголок подушки в рот и сильно закусила его. Красный огонек на «блэкберри» мерцал, как сердцебиение.

Я вошла в «Старбакс» на Логан-сквер пятничным вечером в половине седьмого. Люди спешили с работы по домам, темнота загнала слабенькое зимнее солнце далеко за горизонт. Рид запаздывал со звонком на десять минут. Мой зарок, данный на вечеринке у Клэр, растворился на следующий же день, и мы возобновили ежедневные телефонные разговоры. Была еще субботняя поездка в пригородный торговый центр, где я помогала ему выбрать зимнее пальто – а когда центр закрылся, мы тискались в его минивэне при свете из окон закусочной. Утонченная любовь, ничего не скажешь.

Когда, наконец, зажужжал телефон, я перебралась на тихое место подальше от эспрессо-машины. Слова Рида тонули в шумном дыхании. Казалось, он бежал по улице. Я представила, как он мчится по Мэдисон, стараясь поскорее попасть домой. К своей семье. Я хочу, чтобы он бежал ко мне. Что-то холодное и резкое в его голосе заставило меня сесть прямее. Он всегда клялся, что у него нет от меня тайн, что я могу спросить его о чем угодно. И теперь потребовалось все мое мужество, чтобы задать вопрос:

– Куда ты идешь?

– Веду своих девчонок в пиццерию, – в понятие «девчонки», несомненно, включалась и жена. Ком в горле принял ее форму – форму женщины в сливовом платье и с голливудскими высветленными прядями. – Ненадолго. Завтра едем в Айову.

У отца Миранды недавно обнаружили неизлечимый рак печени. Я была уверена, что этот диагноз сблизит Рида с женой, но пока он только сообщал, что она стала закрываться от него еще больше, чем прежде.

– С тобой все в порядке? – я раскачивалась на табурете, в одной руке держа телефон, другую прижав к сердцу.

– Нервничаю из-за поездки, – холод в его голосе стал более колючим.

– Ты знаешь, если я тебе понадоблюсь…

Кофемашина загремела и заурчала, заглушая остальные звуки.

– Мне надо идти.

Впервые за все время он повесил трубку, не сказав «я тебя люблю». Шумная стойка «Старбакса» поплыла перед глазами. Меня охватила настоящая паника. Я это предчувствовала. Рид уже не так крепко за меня держался. Теперь он уйдет под воду и исчезнет, как остальные – так я всегда и предполагала.

ПИН-сообщение пришло в тот вечер сразу после одиннадцати. «Прости», – написал он.

Я не собиралась его допрашивать. Я была антиподом Миранды – никаких подозрений, никакого шпионства, никаких трудностей. Я написала в ответ: «Не нужно извиняться! Я люблю тебя! Давай поговорим завтра». И конечно же, не спросила, почему потребовалось целых четыре часа, чтобы поесть пиццы «с девчонками».

– Я солгал тебе.

Было шесть утра. Я не спала с четырех, бродя по квартире и посасывая обезжиренное молоко из пакета, пытаясь успокоить желудок.

– Чувак, да я уже знаю про жену и детей! – я искусственно рассмеялась. Он молчал.

– Вчера вечером мы с Мирандой были в ресторане, отмечали нашу… – тут я резко втянула в себя воздух, губами проговаривая это слово до того, как он его произнес, – …годовщину.

Я прижалась спиной к стене спальни и съехала на пол.

Годовщина. Такое прекрасное слово, а теперь оно отдавало на моем языке горечью. Правда его лжи угнездилась в моем животе. Тело жаждало опорожнения – рвоты, слез, воплей. Но я продолжала сидеть у стены, вытянув ноги перпендикулярно телу.