– Я рассталась с Ридом. Не буду поддерживать с ним никаких контактов вне группы, – сообщила я автоответчику.

Глубоко вздохнула. Еще так много можно было сказать! Я много недель не понимала, как доктор Розен способен уживаться сам с собой, оставаясь свидетелем моих шашней с Ридом. Члены группы неоднократно приставали к нему с вопросами на мой счет: Почему вы ничего не предпринимаете? Кристи будет больно. Это совершенно неэтично. Он же встречал все возмущение нейтральным выражением лица и спрашивал в ответ, что именно ему следует сделать, чтобы остановить меня.

За то время, которое я прожила в Розенленде, разные члены группы неоднократно называли доктора Розена «блистательным». Я слышала, как он свободно говорил по-немецки с Полковником и Максом; я слышала, как с его языка слетают еврейские благословения. Он мастерски проводил глубокие связи между кажущимися несвязанными событиями в жизни членов групп. Ручные хорьки и Холокост. Уроки гитары и таблетки цианида. Острицы и долги по кредитке. В проницательности ему нельзя было отказать, но было ли это блистательностью? Может быть.

Что я больше всего ценила в докторе Розене, так это его стальные яйца. Он достаточно доверял себе, чтобы позволить двум членам группы завести роман буквально под его присмотром. Он наблюдал, как я принимаю одно сомнительное решение за другим, терпеливо дожидаясь, пока я вспомню, что Бог даровал мне разум. Если бы из-за этого я покончила с собой, он, безусловно, попал бы под санкции совета по лицензиям. Но он доверял себе – и мне. Наверное, ждать, пока я поумнею, было все равно что удалять зуб без новокаина. Я никогда не могла спокойно наблюдать, как человек, к которому я неравнодушна, принимает столь сомнительные решения.

И была благодарна за то, что это может он.

Я стояла голая, дрожащая, сложив на груди буквой V руки, которые никак не справлялись с задачей прикрыть мои груди. Ну глупость же, учитывая, что я только что занималась с ним сексом. Моя одежда висела на радиаторе по другую сторону комнаты. Единственным источником освещения был равнобедренный треугольник света, падавшего из гардеробной. Потусторонним голосом ворковала Шаде.

Я стояла так несколько минут, наблюдая за Брэндоном, который успел застегнуть на все пуговицы пижамный костюм. Он заложил больничные уголки на простынях и точно так же подвернул стеганое одеяло, после того как туго его натянул. Он не обращал на меня, стоящую и дрожащую, никакого внимания; он был в состоянии фуги[54] – в другом мире, состоявшем из постельного белья, одеял, перины, плоских линий и поверхностей без единой морщинки. Мои руки на грудях вздрагивали, живот покрылся гусиной кожей, а сознание пыталось – безуспешно – вернуться к мгновениям, предшествовавшим тому, в которое зрение Брэндона стало туннельным и сосредоточилось на постельном белье.

Он отступил на шаг, уперев руки в бедра, и критически обозрел результат. Кивнул и что-то пробормотал себе под нос. Подошел к своей стороне кровати и трепетно откинул одеяло с простыней. Осторожно заполз под эту красоту, чтобы не потревожить с трудом достигнутую гладкость. Устроив голову на подушке, повернулся ко мне с широкой безмятежной улыбкой.

– Идешь в постельку?

После того как Рене создала мой профиль на JDate, несколько мужчин, искавших партнерш-евреек, отвергли меня, выяснив, что «девушка из Техаса» – это на самом деле шикса с именем, данным в честь Спасителя из Нового Завета. Аарон и Орен, похоже, оскорбились тем, что мой профиль заморочил им головы, а Дэниела, Эрика и Марка повеселили мои претензии на кошерную диету. Джерри, которому было, наверное, года шестьдесят два, предложил покормить меня в еврейском ресторанчике «У Мэнни», а потом показать мне свою еврейскую колбаску. Я дождалась, пока истечет срок оплаченного аккаунта на JDate, а потом перебралась на eharmony.com.

Дэниел очаровал меня первым же электронным письмом. Он спрашивал, люблю ли я есть хлопья к завтраку на ужин, и тут же последовала оживленная дискуссия о сравнительных достоинствах хлопьев в сахарной глазури и гранолы. Из его сообщений я сделала вывод, что он опытный ловелас, поскольку умел флиртовать в переписке. По моим прикидкам и хорошо образован, поскольку знал, в каких случаях нужно ставить точку с запятой.

У него была спокойная аура мужчины в возрасте под сорок, который хотел найти постоянную спутницу. На первом свидании мы встретились за ланчем в «Ист-Бэнк клубе», чикагской версии кантри-клуба, в членах которого числились Опра и супружеская чета Обама. Он был в голубом блейзере, улыбка освещала добрые глаза. Брэндон оказался на пару сантиметров выше меня, а волосы были длиннее, чем на фотографии в профиле на сайте. У него был этакий мальчишеский и свойский вид, как у одного из «битлов», готовящегося к своему первому выступлению в «Шоу Эда Салливена». На втором свидании мы смотрели пьесу под названием «Песнь любви» в театре Steppenwolf, за которой последовал ужин в ресторане «Бока» на Холстед-стрит. Брэндон был из тех мужчин, которые делают заказы по меню фирменных блюд и носят глаженые брюки-хаки по уикендам. Он всегда расплачивался за нас обоих, придерживал передо мной дверь, настаивал, чтобы мы брали один десерт на двоих. Университет, в медицинской школе которого он учился, был знаменит тем, что дал образование десяткам президентов и судей Верховного суда. Смеясь, он стеснительно прикрывал рот ладонью. Недавно занялся скалолазанием, чтобы заставить себя научиться чему-то такому, что не было дано ему от природы. Гигиенические привычки безупречны: он чистил зубы до и после того, как мы целовались, и принимал душ дважды в день. Он не позволял себе бранных слов, не пил и никогда не терял хладнокровия. Я была процентов на девяносто уверена, что он придерживался республиканских взглядов, но пока не продемонстрировал ни женоненавистничества, ни расизма, ни классового снобизма, так что я позволила себе увлечься его аристократическими манерами и мягким обхождением.

С Брэндоном меня не настигали спонтанные приступы желания, которые швыряли бы тело на пол кабинета в стремлении к оргастической разрядке. Во время первого поцелуя на моем диване после похода в театр было приятно, хоть и без особенного возбуждения. И это меня в основном устраивало. Потеря аппетита из-за Стажера и обвинения в беззаконном поведении из-за моих отношений с Ридом измотали меня. С Брэндоном тело казалось спокойным озером в спокойное июньское утро.

Иногда в группе я шептала, что мне почти скучно.

– Это хорошо, – заявил Макс. – Скука – признак здоровых отношений.

– Верно, детка, – поддакнула Бабуля Мэгги, лучась улыбкой в мой адрес. – Это часть любого брака.

Доктор Розен согласился: если мне скучно, значит, я поступаю правильно. Но когда я слышала, как другие люди – Клэр, Марни или Рене – рассказывали о первых днях со своими возлюбленными, они упоминали, как не ели, не спали, не могли сосредоточиться. Никто не упоминал о гладком озере без единой рябинки на поверхности. Какой-то части меня не хватало возбуждения, которое прошибало меня с прежними любовниками, хоть я и понимала, что пользы это не приносило. Теперь, воображая свое сердце, я видела, что оно изборождено Ридом, чуть выщерблено Алексом и Стажером, надколото Джереми. Разумеется, каждый член группы и доктор Розен оставили на нем отметины. Я пыталась представить, что привязана к Брэндону. Однажды за ужином я уставилась на его накрахмаленную белую рубашку, воображая поверхность его сердца. Соответствуют ли его насечки моим?