Сердце его съежилось, оставив в груди зияющую пустоту. Он смотрел на нее с мольбой, но Дейдре не желала смилостивиться над ним. Сраженный горем, с разбитым сердцем, Баскин поплелся вниз, туда, где стоял успевший подняться после нокдауна дворецкий. Когда Баскин проходил мимо, слуга злорадно ухмыльнулся.

Баскин вышел на улицу, и ясный солнечный день показался ему самой черной, самой беспросветной ночью. За спиной его громко захлопнулась дверь.

Синяки. Презрение. За что? Как могло такое случиться с ним? Что он такого сделал? Глаза его жгло, и Баскин потер их и поморщился от боли, потому что задел больную скулу.

Синяки. Баскин сморгнул слезу. Все из-за этого варвара Брукхейвена. И ее синяки…

Баскин уцепился за эту мысль, как за последнюю надежду, как утопающий за соломинку. Вцепился в нее так крепко, что поверил: так оно и было. Дейдре прогнала его, потому что боялась за него, боялась, что Брукхейвен его убьет. Она оберегала его от Брукхейвена!

Баскин запрокинул голову и засмеялся в голос. Наконец-то он испытал облегчение. И сразу вспомнил о своей миссии. Дейдре избрала его своим рыцарем. Он должен навсегда освободить ее от Брукхейвена!

И ночь отступила, и тьма рассеялась. И снова захотелось жить.

В тот вечер за ужином Колдер сидел напротив угрюмо молчавшей дочери и старался внушить себе, что он не имеет никакого отношения к тому, что Маргарет снова выглядит как замарашка и безостановочно бьет ногой по стулу, на котором сидит.

Колдер молчал, потому что не знал, что должен сказать ребенку после того, как отправил в бега очередную претендентку на роль любящей матери.

Маргарет к еде не прикасалась, она лишь возила вилкой по тарелке, но со временем ей надоело и это, и она, со звоном уронив на тарелку вилку, откинулась на спинку стула и, мрачно уставившись на отца, сказала:

– Ты облажался, да?

Колдер положил свою вилку на стол: есть он все равно не мог, аппетита не было.

– Не знаю. Возможно.

Мегги скрестила на груди руки.

– Я, видишь ли, слышала тебя. Я знаю, что она из-за тебя плакала.

– М-м-м. – Надо укрепить стены в этом доме. Звукоизоляция никуда не годится. С другой стороны, зачем?

– Ты заставил ее сбежать. Так же как маму. Может, я тоже от тебя убегу. Дейдре даже до свидания тебе не сказала. Она тебя ненавидит.

Колдер снова что-то неразборчиво промычал.

Мегги гордо вскинула голову.

– Со мной Дейдре не забыла попрощаться. Она сказала, что я могу навещать ее и Софи, по крайней мере, когда ведьмы нет дома. – Мегги прищурилась. – И я тоже видела синяки.

Господи, Дейдре что, догола разделась и разгуливала в таком виде по всему дому? Он точно не знал, где именно оставил синяки, но точно не на видном месте.

Между тем Мегги продолжала.

– У нее такие предплечья, словно ты бил ее палкой!

Руки? Он ведь не хватал Дейдре за предплечья, верно? Нет, он брал ее за руку, он накрывал ладонями ее полные груди, и он – это Колдер помнил отчетливо – сжимал ее ягодицы, но никаких воспоминаний о том, чтобы он хватал ее за предплечья, у него не осталось!

Мегги смотрела на него как-то странно, подозрительно.

– Ты бил ее палкой, папа?

Колдер отодвинул стул.

– Я вернусь через минуту, леди Маргарет.

– Фортескью, где именно у ее светлости были синяки?

Фортескью смотрел куда-то поверх плеча Колдера. Его дворецкий был слишком вышколен, чтобы открыто демонстрировать неодобрение поступков своего господина, но неодобрение и даже осуждение читалось в его лишенном какого бы то ни было выражения лице.

– Я видел только ее руки, милорд, когда помогал надевать спенсер.

Так это все же был Баскин? Баскин, который чуть было не изнасиловал его жену в его, Колдере, собственном доме?

И, судя по синякам, Дейдре пыталась с ним бороться, но Баскин, разумеется, оказался сильнее, и никто не пришел ей на помощь… И после этого он, ее муж, обошелся с ней как…

Колдер провел рукой по лицу. Он вернулся в столовую, сел на стул… Мегги все так же сидела, скрестив на груди руки, сама не своя от гнева. Она, кажется, что-то у него спросила, но Колдер не мог вспомнить, что именно.

Он машинально нацепил на вилку кусочек чего-то, положил в рот и обнаружил, что у него полный рот соли. Мегги злобно уставилась на него. Что это было? Тест? Она ждала, что он закричит, накажет ее. Фортескью появился по правую руку.

– Позвольте мне унести это, милорд?

Колдер смотрел в глаза дочери.

– Нет, спасибо. Меня все устраивает. – Колдер заставил себя прожевать покрытый соляной коркой кусок и проглотить его, затем отрезать еще кусочек, наблюдая за реакцией дочери. Он не знал, что ей сказать. Чем утешить дочь, когда по его вине она теряет ту, к которой привязалась как к родной матери? Но он хотел, черт возьми, чтобы хоть кто-нибудь ему доверял!

Хотя, наверное, он хотел слишком много.

Мегги бродила по весеннему саду и старалась не только не проявлять никакой радости, но и не испытывать никакой радости. Это нелегко, когда все вокруг: каждая былинка, каждый листок, каждая букашка – дышит весной.

Что-то происходило вокруг. Что-то очень важное, о чем ей, по мнению взрослых, знать не положено. Даже от Дейдре она ничего не смогла добиться, когда та собирала вещи.

– Мне надо уехать, Мегги. Не знаю, надолго ли. Сейчас я не могу сказать тебе, почему мне надо уехать, но одно ты должна знать: это не из-за тебя. Я рада, что встретила в этом доме тебя, моя сладкая. – Дейдре пересела на стул и посмотрела Мегги в глаза. – Я думаю, что поступаю правильно. Я надеюсь… – И тогда Дейдре в первый раз за все время в Брук-Хаусе улыбнулась Мегги так, что девочка сразу распознала фальшь в этой улыбке. – А пока пусть мистер Белые Лапки тебя повеселит, идет?

Дейдре каждый раз называла котенка новым именем. Иногда она звала его Маленьким Фортескью – разумеется, когда большого Фортескью рядом не было. Как-то раз она назвала его Мистер Щеголь, а однажды, обнаружив следы кошачьих зубов на своих туфельках, она назвала его Мистер Негодник. Мегги пыталась придумать котенку имя, которое ему идеально подходит, но у Ди все равно выходило лучше.

Мегги подошла к садовой ограде. С этого места можно подслушать разговоры между слугами Брук-Хауса и соседнего особняка. Иногда удавалось узнать немало интересного. Там еще была скамейка рядом со статуей мужчины с козлиными ногами, на которую Мегги любила взбираться, чтобы было лучше слышно.

К запястью человека-козла был примотан проволокой листок бумаги. Мегги отмотала проволоку. На листке было написано: Леди М.