сделал бы это и без меня. Ему было так же красиво, как и мне. Хотя это явно был его тысячный раз. Просто он не растерял возможность восхищаться родным местом.

Я вдруг представил, что можно почувствовать, оказавшись в пирамидах Хеопса, на Мачу-Пикчу, около Перито-Морено или в Ангкор-Вате, в Тикале или на Эвересте в полном одиночестве. Когда вокруг нет туристов с объективами и изредка встречаются только паломники и местные жители. Совершенно иная история, восприятие, энергия. Формальная пустота вокруг, которая раскрывает тебе внутренность, а не форму. Таким стал для меня Баган — и риск приехать сюда в несезон, а значит, в нелетную погоду для шаров, был абсолютно оправдан. По мне, так лучше много раз не попасть в погоду, пропустить пение уличных музыкантов, наткнуться на закрытые двери известного парка развлечений, но однажды все-таки искупаться в чистой реке, в чистом потоке, а не в гарантированном, но хлорированном общем бассейне.

По привычке похлопав уходящему солнцу, я поблагодарил проводника и протянул ему двадцать долларов — по взгляду стало понятно, что он ожидал получить чуть ли не в четыре раза меньше. Обрадовался, как ребенок, и принялся благодарить за щедрость, чем умилил меня еще больше — ну что за нематериальный народ! А я еще сомневался…

К вечеру на маршрутке я отправился в путь к Мандалаю — почти как в одноименной песне Робби Уильямса. Этот город запомнился мне какой-то своеобразной «дружбой» с местными монахами. Буквально каждый квадратный метр в городе был заполнен одеяниями шафранового цвета, свисающими до пола, из которых выглядывали сухие тоненькие руки и улыбающиеся остриженные головы. Каждый пятый лама (в Мьянме кое-где встречались веяния северного тибетского буддизма, поэтому некоторые послушники могли называть себя именно так) почему-то обязательно стремился со мной заговорить и узнать, как дела. Я привык встречать безмолвных кротких шественников, скромно уставившихся себе под ноги и ведущих диалог только со своим беспокойным разумом, — такая светскость вызывала удивление и неподдельный интерес.

Со временем я понял, что большинство моих собеседников в кашаях[12] были послушниками местной Мандалайской семинарии и видели во мне возможность наконец вживую попрактиковать английский. Их стандартный перечень вопросов (Как зовут? Сколько лет? Откуда? Нравится ли Мьянма?) всегда звучал одинаково, будто с одной страницы университетского учебника.

Меня забавляла их абсолютно детская и непосредственная манера держаться — они не скрывали восхищения, что могут вспомнить все фразы, о которых говорил учитель. Но как только базовые темы иссякали, они теряли интерес, желали удачного пути и следовали дальше. До параграфа с поддержанием философских разговоров на иностранном языке пока еще не дошли — всему свое время. Их не мучила скорость и жажда знаний.

Как бы то ни было — такая открытость и желание знакомиться были явным показателем желания осовремениться, понимать мир и быть с ним в коммуникации, наконец, расширить границы своего религиозного вакуума.

Настало время прощаться с Мьянмой — страной, которая предстала передо мной во всей своей материальной бедности и глубочайшем духовном богатстве. Попасть в приграничную зону между Мьянмой и Индией до недавнего времени было тем еще ребусом: пускали только по специальным разрешениям, которые готовились очень долго и выдавались далеко не всем и по каким-то необъяснимым признакам. Будучи уже в Таиланде, узнал хорошую новость, что эти строгие правила упразднили и теперь путь свободен. Но на туристическом трафике это, однако, никак не сказалось — за последующие двое суток я не увидел ни одного белого человека. Со временем даже перестал обращать внимание на то, как все тыкают пальцами и созывают полдеревни, чтобы поглазеть на большую «белую обезьяну». Судя по возгласам и жестам, больше всего низеньких индусов удивлял мой рост — эдакий Гулливер пожаловал. Я не переставал всем улыбаться в ответ на даже самые нелепые и неприятные реакции и выкрики — так легче и путешествовать, и жить в принципе. А пока они толпились и ликовали вокруг меня, я снимал бесценные эмоциональные кадры с задорными физиономиями непосед.

* * *

Попав в Индию, я удачно вписался в кузов грузовичка с местными и на нем доехал до ближайшего индийского городка — Мореха. Там меня сразу же благополучно развели в первой же лавке, впарив втридорога воду и орехи с какими-то снеками — чтобы не расслаблялся.

«Welcome to India!» — блокпосты через каждые пару километров встречали дотошным досмотром сумок и переписыванием паспортных данных в тетрадь. В XXI веке данные пограничников хранятся в засаленном блокноте с дырявой обложкой — это, конечно, сильно. Особенно интересно было наблюдать за этим окаменевшим архаизмом после Австралии и Новой Зеландии, где даже штампы на границах перестали ставить вообще всем, или Сингапура, где проходишь границу, даже не общаясь с живыми людьми-пограничниками, только сканируя свой паспорт в автомате. А в одном мире живем!

Прямо вдоль дороги своим необъяснимым чередом шла бурная индийская жизнь. На земле расстилались полиэтиленовые пакеты, имитирующие прилавки, на которых, не боясь микробов и ботулизма, продавали куски сырой рыбы вместе со свежими овощами. Сквозь открытые окна автобуса, скорее напоминающие незаделанные дырки в кузове, наспех прикрытые картонными коробками, проникал букет запахов, в котором невозможно было разобраться: зловоние от рыбы и мяса, начавших портиться под палящим солнцем; несколько более приятное амбре от благовоний, целебного ладана и пряностей; бензиновая гарь в дуэте с моторным маслом, пропитавшие влажный тяжелый воздух из-за тысяч байков, беспрерывно сигналящих и прошмыгивающих между авто.

Весь этот сумбур не был для меня новинкой — это в первый раз, когда я посетил Индию, то не мог оправиться от культурного шока. Тогда я всерьез планировал постоянно носить в кармане пластиковый пакет на случай, если мой тогда еще изнеженный украинскими ресторанами и домашней едой желудок не выдержит запахов. И уж тем более вкусов.

В этот раз все было по-другому, и глаз старательно пытался вылавливать из происходящего самое яркое и интересное. Вокруг будто парили над землей индийские девушки, закутанные в разноцветные сари, с манящим черным взглядом и идеальной осанкой, позволяющей носить тяжеленные корзины с товарами на голове. Из окон и самодельных балконов струились узорчатые шелковые ткани и пашмина[13].

Даже старые грузовики и автобусы пестрели красками: их оформляли картинками и статуэтками, а в каждой водительской кабине располагался самодельный алтарь с местными идолами и индийскими бусами рудракши. Моя маршрутка не была исключением.

Еще она до отказа была забита индусами, для которых единственный белый на все село представлял нездоровый интерес. И возможность кого-то подкалывать, раз уж он не понимает