использовать как рабов, для черной работы. А потом и вовсе выселили за пределы городов в своеобразные нищенские гетто. И вот теперь эти люди, бездомные и бесправные, жили, как бродячие собаки, ютясь по канавам и заброшенным гаражам. Даже к трущобам их не допускали и периодически устраивали набеги на их несчастные поселения, сделанные из коробок и полиэтилена посреди полей. К таким людям относятся крайне пренебрежительно, многие верят: если к ним прикоснется или даже краем одежды заденет далит, придется посвятить годы, чтобы очистить карму от этой «грязи». Вот что значит сила идеологии.

Далитам запрещено практически все, кроме выполнения самой грязной работы — мытья унитазов, сбора мусора или мертвых животных с дороги. Заходить в храмы, дома и даже магазины — запрещено. Если хочешь что-то купить (когда посчастливилось заработать или найти копейку), нужно оставить деньги у входа в магазин и крикнуть продавцу, чтобы тот вынес кусок хлеба. А он, скорее всего, кинет его прямо на землю, как собаке, совершенно не церемонясь с таким покупателем. Идти по тротуарам, набирать воду из общего колодца, сидеть на лавочках — запрещено.

«Она пила нашу воду» — по-другому зазвучала фраза в моих ушах, и я начал понимать. Не имея возможности купить бутылку воды, девушка втихаря попыталась сделать пару глотков из Ганга, где я даже не рискнул купаться, а ее «застукали» и так жестоко избили. За глоток воды!

История, которую рассказывал старик, а еще больше его абсолютное при этом спокойствие — выводили меня из себя. Как такое может быть в современном мире? Я же не в лесу все-таки нахожусь, а в государстве! Куда смотрит закон?

Оказалось, что закон смотрит в правильную сторону и даже принимает меры — уже давно любое деление на касты на государственном уровне запретили. Но закон ушел далеко вперед от своего населения — в мегаполисах такого ужаса уже, может, и не встретишь, а вот в мелких городах, далеких от телевидения, политики и современной цивилизации, все до сих пор живет по своим традициям. И никому это не кажется ненормальным.

— А сами далиты почему молчат? Почему они до сих пор не побороли эту несправедливость? — недоумевал я.

— А они и не бороли, — так же спокойно ответил старик, — им с детства из поколения в поколение вдалбливают в голову, что они отбросы. У них это на подкорке записано, в генетическом коде.

У меня был еще примерно миллион возмущенных вопросов, но задавать их, кажется, не было смысла. И свою систему иногда трудно изменить, что уж лезть в чужую. Поэтому я решил уделить немного внимания девушке, чтобы хотя бы быть уверенным, что она уйдет отсюда целой.

Немного пообщавшись (выудив из нее чуть больше чем два слова) с помощью знавшего английский язык старика, я узнал, что она действительно почти ребенок — ей было всего шестнадцать, и она уже много лет (не смогла посчитать сколько) живет без родителей, потому что на их поселение в детстве совершили набег, и она просто потерялась. В индийских условиях сила фейсбука, как и телефона, полиции и прочих прелестей цивилизованного мира, не поможет — потерялся однажды, и больше никогда уже, скорее всего, не встретишь родню.

— Может, у тебя есть мужчина, муж? — слабо понадеялся я. — Он мог бы тебя защищать…

— Никто на мне не женится, — без тени грусти, а просто как факт произнесла девушка. — Я — как проказа, если быть со мной, автоматически переходишь в низшую касту. Есть только ребенок… — добавила она. — Шесть лет назад меня изнасиловал злой мужчина, и я забеременела. Сначала испугалась и долго плакала, зато теперь у меня есть сын. Может, он когда-нибудь и сможет меня защитить.

Это уже точно было за гранью — десятилетнюю девочку насилуют и просто бросают на улице, а полиция даже не думает вмешиваться в такие дела — проблемы далитов остаются проблемами далитов.

Я не хотел грузить девочку своим шоком и показывать, что ее жизнь вызывает столько страха и жалости, поэтому просто накупил в ближайшем магазине еды и лекарств первой необходимости, пожелал здоровья и быть осторожнее и с тяжелым сердцем поспешил в дорогу.

После прошлых двадцати четырех часов замирания сердца я понял, что больше на автобус в Индии не сяду — из Гувахати уже выбирал для передвижения поезда, и сразу же стало значительно быстрее добираться до нужных точек, а главное — безопаснее. Хотя это, конечно, с какой стороны посмотреть. Поезд в Индии — это тоже один сплошной квест: от многочасовых покупок билетов, где сколько ни старайся, лучше нашего плацкарта не выйдет, до самих поездок в общих вагонах, где людей, как селедок в бочке. Как внутри, так и снаружи — в окнах, на межвагонных площадках, на тоненьких перилах у входа. Задача-минимум — протиснуться хотя бы чуть дальше от открытой двери, чтобы половина тела не свисала с летящего на всех парах поезда. Задача-максимум — найти место, чтобы присесть. Хотя бы на пол, хотя бы на свой же рюкзак.

Чудом умостившись на кусочке грязного пола, я вспомнил, как Прабакер из «Шантарама» нанял на вокзале специального носильщика, который буквально ногами пробивал проход, высоко задирая колени и пиная ими окружающих, а увидев место, где могли бы поместиться двое, плашмя упал на него и вцепился в подлокотник. Человек семь пытались оторвать его от сиденья, дергая, таская за волосы и отвешивая пощечины, но он их будто не замечал. Такая работа — намертво держать место, пока «заказчик» не поспеет следом и не усядется. И все это за два доллара. «Не помешал бы мне сейчас такой», — подумал я. Но если сам смог найти кусочек пола и присесть — значит, Вселенная была ко мне более чем благосклонна.

И вот ты в индийской роскоши, а стоячие наблюдают за тобой с неподдельным интересом и завистью. А когда я по привычке уступал нагретое место девушке с ребенком или пожилому — на меня смотрели как на душевнобольного.

«Такие правила тут не действуют, великан, — так и читалось в их взглядах. — Оставь свою вежливость мамочке. Тут — суровая Индия».

Но мне было все равно — хотелось оставаться человеком и мужчиной, независимо от условий.

Окружающие индусы снова совсем не стеснялись открыто обсуждать меня, тыкая пальцами. Иногда по привычке они начинали заговорщицки шушукаться — но могли бы не утруждаться, я все равно ничего не понимал. Меня такие штуки уже давно не смущали — привык быть белой вороной в отдаленных районах разных стран. Только бы они