думал, что найду свою Софию и поеду в Польшу, все ближе к России, но и там власть взяли коммунисты. Так и остались мы здесь. Детей заводить было уже поздно, да и жизнь становилась все дороже и дороже, хорошо еще хозяин не повышал аренду, но денег хватало только на питание. А вот теперь уже ехать некуда, остается только умереть.

Любой свой рассказ он заканчивал этими словами, а у меня не было возможности даже возразить ему. В семьдесят восемь лет его сбил пьяный мотоциклист, перебив позвоночник, переломав ноги, и тело ниже пояса медленно умирало. Виновник происшествия погиб, за лечение и содержание Чернушкина платить было некому, и в клинике ожидали перевода его в дом милосердия при церковном приходе. Он это знал и при посещении жены, худенькой тихой старушки, оба в отчаянье заливались слезами. Мои попытки хотя как-нибудь облегчить его страдания мало помогали. Старики говорили на ужасной смеси русских, польских и французских слов, что сильно затрудняло взаимопонимание.

Увезли его ночью, когда я крепко спал. По утру увидел на его койке здорового детину с перебинтованной головой и очень расстроился. Вскочив с койки, кинулся к двери, чтобы узнать у сестер, куда увезли старика, но дверь не поддавалась, а когда открылась, предо мной стоял полицейский, держа в руках стул, которым он подпирал дверь, пока дремал, охраняя нового пациента. Мой сосед оказался убийцей, которого полицейские ранили во время преследования. Теперь на некоторое время он будет находиться в моей палате. Для меня он не станет интересен, убийца жены из-за ревности и во Франции не редкость, к тому же он говорил только на родном языке, да и то, используя в основном ругательства. Я же сделаю вывод, с которым согласится и старшая сестра, что его особо никто не осуждал, и даже полицейские явно ему сочувствовали. Причина оказалась банальной, оказывается, грешила его супруга демонстративно и на глазах соседей, что даже для французов уже слишком.

Здоровье мое быстро поправлялось, хороший уход и отличное питание делали свое дело. На четвертый день мне запретили дневной сон, заменив его плаванием в бассейне и оздоровительной гимнастикой. О бассейне следует рассказать отдельно. Это, если говорить коротко, кусочек Средиземного моря под крышей из кварцевого стекла и пляжем тоже кварцевого белого песка, привезенного, как мне сказали, с берегов Бразилии. Его обожала женская половина больных, там можно было купаться с открытой грудью или совсем обнаженной, в небольшом секторе, отделенном от основного бассейна прозрачной стеклянной перегородкой. Мужчинам полагались одноразовые пластиковые плавки, в которых без труда угадывалось содержание. Здесь же можно было получить соки, напитки, кофе и чай, французы предпочитали чай, который правда пили редко, гораздо реже, чем вино. С первых дней женщины отметили неплохой уровень моего плавания, при этом они считали непременно сказать об этом лично, демонстрируя свои достоинства изящно и не навязчиво. Надо сказать, что в клинике это была часть лечебной терапии, которая, как сказал главврач, важна не менее, чем медикаменты. Палаты через одну были женские, на этаже находились парикмахерская, массажный и косметический кабинеты. Большая часть этих услуг включена в общую стоимость, 147 долларов в сутки. Женщины и мужчины носили одну и ту же одежду — аккуратную рубашку из хлопковой ткани чуть выше колен, у женщин она была тоньше и различной окраски, у мужчин — серенькая.

Надевать белье, не разрешалось, и я не мог без улыбки наблюдать, как рассаживаются в коридоре по пластиковым стульям парочки со словами "Мерси мадам", "Мерси месье", поправляя рубахи руками и шлепаясь на стулья голой частью с характерным звуком. При этом нередко обнажались части тела, от которых мы, советские люди, ужасно конфузимся. Французы считали это пустяком, так же, как и похотливые поглаживания.

Вечерами этажом ниже устраивались танцы, куда устремлялись все ходячие без исключения. В полумраке танцующие получали очередной вид терапии, я думаю, тоже немало способствующий более быстрому выздоровлению.

Чтобы закончить обзор методов лечения, хочу отметить, что гигиена все же была потрясающей в сравнении с нашей системой здравоохранения. Ежедневная смена белья, бесплатное бритье, обязательная ванна перед сном дополняли атмосферу, при которой оставаться больным было бы черной неблагодарностью. Попытки нарушить режим исключались из-за обилия сиделок, сестер, всевозможных ординаторов и практиканток и их очень добросовестного отношения к своим обязанностям. Разумеется, эта клиника была не рядовой, она принадлежала университету и давала работу многим. Высокая стоимость лечения, столько то время получали в неделю высококвалифицированные специалисты, видимо, все же оправдывалась, я ни разу не видел пустующей палаты.

Через неделю я чувствовал себя уже совершенно здоровым, но врач при осмотре, как и прежде, хмурился и оставался не совсем довольным. На вопрос, когда меня выпишут, он пожимал плечами. Приходилось терпеть начинающее надоедать, как казалось, бессмысленное времяпрепровождение, и я попросил связать меня по телефону с советским консулом. Тот сначала не понял, с кем имеет дело, а потом передал трубку своему помощнику, который, выслушав, грубо обругал меня, потребовав не лезть не в свое дело. Я даже не успел спросить, в чем же заключается мое дело, как он положил трубку. Да и Лиина Игнатьева посоветовала продолжать лечение.

Сразу скажу, что за все время мне никто из наших работников консульства и посольства так и не позвонил, не говоря уже о посещении. Зато были другие посетители, которые, словно на работу, приходили каждый день. В основном это родственники больных, которые, зная из местной газеты, что в больнице лежит русский моряк, обязательно приносили фрукты, шоколад, для которых мне поставили еще один холодильник. Посетители что-то говорили, улыбаясь, а женщины постарше непременно гладили по голове. Каждый день приносил новости и пару анекдотов рыжий кюре с непременным запахом вина и таинственным дружеским подмигиванием. Но был один посетитель, который, несмотря на внутреннюю неприязнь, вызывал у меня явный интерес.

ДВА ПОСЕТИТЕЛЯ ИЗ ПРОШЛОГО

Появление первого из них в палате было странным, если не сказать магическим или дьявольским. На второй день после операции я дремал после обеда, когда мне приснился страшный кошмар: в какой-то пустыне, изнывая от жары, я искал тени и подполз к дереву без листьев. Обхватив его руками, попытался встать, но предо мною вдруг поднялась крупная кобра, которая впилась в меня взглядом, от которого я не мог пошевелиться. Хотел закричать, но не смог, жуткий страх сковал по рукам и ногам. Когда я проснулся, то увидел, прежде всего, неподвижные холодные глаза в упор смотревшего на меня, одетого во все черное человека. Его взгляд