Они были обязаны следить за больными, вдруг что-то случится и, не дай бог, вы захлебнетесь. Заботились о больных постоянно, и вскоре я привык к тому, что кто-то за мной постоянно наблюдает, как за ребенком в детском саду.

Днем койку убирали, спать не разрешали, бассейн уже не спасал от скуки, посоветовали играть в волейбол, не напрягаясь, впрочем, это было не нужно, играли так, чтоб как-нибудь перебросить мяч на другую сторону сетки. Чернушкина отправили в богадельню, убийцу неверной жены — в тюремную больницу. Посетители, родные больных, в собеседники не годились, сиделки теперь оставались только на ночь. В соседней палате появился американский моряк с подводной лодки, во время игры в американский футбол на базе в Нанте ему сломали ногу и руку. Этот здоровенный детина с умственными способностями кролика один лежать не хотел, требовал постоянного присутствия сестер, которых не переставал тискать здоровой рукой, сорил долларами за дополнительные услуги, жрал, иначе не скажешь, виски и орал песни, которые были похожи на рев лося в период гона. Сотоварищи, почти ежедневно навещавшие его, делали все так же, как и он, а при появлении сестер ржали, словно табун необъезженных мустангов. Как ни странно, медперсоналу это нравилось, при появлении бравых янки они расстегивали верхнюю пуговку халатиков, строили глазки, лишний раз роняли что-нибудь на пол, грациозно наклоняясь так, чтобы были видны трусики. Говорить о чем-либо с Бобом Кросби, так звали его друзья, было пустым делом, все рассказы начинались и оканчивались либо сексом, либо попойками, а когда я попросил его рассказать о своих родителях, то был поражен ответом:

— Что я могу сказать тебе об этих кретинах. Отец разбирался только в пиве, которого мог выпить в день бутылок двадцать, а мать была помешана на мальчиках. Когда отец застал ее с мальчишкой почтальоном, он покалечил обоих и отправился в тюрьму. Больше я его не видел. Мать спуталась с черномазым и удрала с ним в Техас, когда я заканчивал пятый класс. Почти восемь лет я провел при боксерском клубе брата отца, а потом он отправил меня во флот, я здорово умел чистить рожи маменькиным сынкам.

Он надоел мне на третий день, а когда его перевели в морской госпиталь, тут же забыл о нем. Правда, ругательства, особенно в адрес "кубинских собак" и Фиделя, до чего ж они их не любили, а может быть, просто боялись, остались в памяти надолго.

Отец Андрей появился внезапно и пояснил свое отсутствие поездкой в ФРГ. Он долго с восхищением рассказывал мне, как быстро Западная Германия восстановила разрушенное, и насколько возрос уровень жизни немцев. Постепенно перешел к рассказу об одной судоходной компании, в которой работает много бывших русских. У них хорошие суда, правда, пока речные, отличные условия работы, и там можно неплохо заработать таким, как я, молодым, знающим немецкий и английский языки. В больших портах Германии, таких, как Гамбург, Бремен, Эмден и Любек, у компании есть свои гостиницы, где живут семьи моряков и компания оплачивает частично их проживание. С недвусмысленными намеками разговор опять перешел к теме, высказанной им ранее, с надеждой вызвать у меня желание стать, как тогда говорили, невозвращенцем, и я сказал ему прямо, что об этом не может быть и речи. Однако он не смутился и долго объяснял то, что может ждать меня при возвращении, особо делая упор на отстранение от заграничного плавания, вероятней всего навсегда. При этом привел конкретные примеры, перечислив несколько фамилий моряков других пароходств, будто, между прочим, назвав фамилии тех, кто выбрал свободный мир и успешно работает на судах ФРГ, Англии и других государств.

В ответ я поведал ему о судьбе одного из моряков т/х "Вормси", оставшегося в шведском порту. Выпускник судомеханического отделения нашего училища, эстонец, три года назад решил не возвращаться на Родину в надежде, что оказавшийся в Швеции дядя, к тому времени владелец небольшой чулочной фабрики, без особого труда поможет ему обрести не только свободу, но и благополучие. К этому поступку, как потом стало известно из беседы с ним капитана и консула, он готовился заранее, отлично выучив английский язык, знание которого скрывал в училище и на судне. Написал заявление, что давно порвал с родственниками и ни с кем не дружил на судне, чтобы не подставлять других, объяснил свой поступок только желанием увидеть мир.

Дядя кормил его две недели, еще шесть месяцев он пытался устроиться на работу по специальности, но Швеция оказалась не столь гостеприимна, как рассчитывал, и пришлось покинуть ее, уехав в далекую, но по рассказам очень гостеприимную к иностранцам Канаду рубить лес. Его диплом с отличием, хорошее знание технических дисциплин и опыт работы с судовыми двигателями не были оценены по достоинству и там.

Отца Андрея этот рассказ не смутил.

— В деловом мире все держится на протекции, а ее вы получите. У нас, русских живущих по всей Европе, много связей и неплохие финансовые возможности, — начал, было он, но я оборвал его: — Знаете, среди моих родственников были те, кто на собственной шкуре испытал прелести эмиграции. У меня нет никакого желания повторять ошибки других, тем более, что для этого просто нет причин. К тому же я уже так соскучился по жене и своим сыновьям, что никакими посулами меня не остановить. Даже если мне закроют визу, работы в море и дома хватит, у нас, кстати, каботажный флот не менее флота заграничного.

Он понял, что я говорю искренне, поэтому встал и попрощался. Он еще вернется, принесет газетную статью, из-за которой будут неприятные беседы в консульстве, но это, к счастью, не сыграет особой роли в моей судьбе. В своей жизни мне придется встретить еще немало русских эмигрантов, в том числе из числа предателей и изменников Родины, но никто из них уже ни разу не скажет, что жить без Родины им лучше, даже те, кто оказался удачливей и богаче.

Заканчивалась вторая неделя моего пребывания в госпитале. Тоска по семье становилась невыносимой, по ночам мне снились жена и дети, отчим и мама. При очередном обходе я сказал главврачу, что совершенно здоров, и попросил разрешения позвонить в консульство. Тот удивился: — Разве вам запрещают звонить? Вы до сих пор не позвонили жене? Простите, но я не могу сказать после этого, что вы совершенно здоровы, — перевела мне его ответ Лиина Игнатьева. Я покраснел, поняв, что в очередной раз опростоволосился и извинился. Как мог я объяснить ему, что очень боялся допустить лишних