Над деревьями скользила по воздуху большая птица: богатырша никак не могла проститься с ненаглядным Егорием и провожала его, паря и иногда жалобно вскрикивая. Лебедь – птица грустная.

Во второй половине дня лес заметно поредел, начались поля, покрытые молодой лиственной порослью. Дорога заметно расширилась и почти перестала петлять. Но как раз один из немногочисленных поворотов таил опасность. Из-за березовой рощи прямо на тяжеловоза, дембеля и Колобка вырулила бегущая на всех парах изба.

Соломенная крыша пылала, словно олимпийский огонь, мощные куриные лапы отмеряли гигантские шаги, в боковом окне торчала всклокоченная голова Бабы-яги.

– Помогитя! Спаситя!!! – кричала старуха, вцепившись в подоконник.

Испуганная каурка встала как вкопанная и вперилась бешеными глазами в надвигающуюся избу. Та же неслась в неимоверном угаре, спятив окончательно и во всех отношениях бесповоротно.

Каравай заверещал, толкая ефрейтора Емелю в спину:

– Просыпайся!

Но богатырский сон потому-то и назван богатырским, что сражает наповал. Егор даже не шелохнулся. Зато отмерла лошадь. С неприличной для тяжеловоза прытью она метнулась прочь с дороги, и дембель рухнул на землю, увлекая вниз Хлеборобота.

Брякнувшись, Егор очнулся, с перепугу подскочил в боксерскую стойку – сработал рефлекс, выработанный на секции.

Бах! Бах! Бах! Он посмотрел туда, откуда доносился топот куриных ног, и обмер. Изба была в нескольких шагах!

В этот момент ефрейтора и Колобка накрыла большая тень, летящая навстречу избе. Белая Лыбедь грянулась оземь, превращаясь в женщину, кувырком подняла себя на ноги и встретила набегающее жилище ударом ладоней.

Раздался треск, загрохотали падающие внутри предметы.

Изба остановилась, словно в стену врезалась.

Полыхающая крыша полетела дальше – над застывшими Егором и Хлебороботом – и ухнулась на дорогу. Яга приложилась головой о стену и, вякнув, затихла. Куриные окорока подкосились, изба отшатнулась от могучей богатырши и – села.

Брякнуло, как в рухнувшей посудной лавке.

Лыбедь даже не шелохнулась. Только босые ноги по щиколотку ушли в глинистую накатанную землю.

– Вот это женщина, – восхищенно пролепетал Колобок. – Коня на скаку остановит, горящую избу – тоже…

– Отрыв башки, – согласился ефрейтор Емеля.

Высвободив ступни из плена, Лыбедь обернулась, откинула белые волосы с лица, поспешила к парню, заключила его в стальные объятья:

– Ты цел, Егорушка?

– Д-да… – просипел воронежец откуда-то из груди богатырши.

Знойная блондинка отстранилась, принялась ласково гладить лицо дембеля.

– Вот, как сердечко чуяло! Больно ты усталый ушел… Ведь отговаривала же… Беспечный мой.

Хлеборобот наблюдал эту сцену, открыв рот.

Скрипнула дверь. В проеме избушки показалась стоящая на четвереньках Яга – мерзкая на лицо старуха. Морщинистая, вся в бородавках, да еще и бельмо на правом глазу. Редкие седые волосенки торчали в стороны, как у дикобраза-мутанта. Поглядев на горб, а потом на красный, с огромной бородавкой нос, дембель зажмурился от отвращения.

– Ты что же, карга безумная, мне чуть богатыря не зашибла? – накинулась на Бабу Ягу Лыбедь.

– Ишь, ишь, ишь! – скороговоркой заговорила костеногая, демонстрируя единственный зуб. – Сама карга! Кабы молодильные яблочки не жрала, небось страшней меня бы была!

– Ты все одно старше, каракатица!

– А ты дурней!

– А ты… А ты… Жаба бородавчатая!

– Курица белокурая!

– Ведьма бельмоглазая!

– Дылда одинокая!

– Ты-то больно мужиками обросла!

Между спорщицами выкатился Колобок:

– Девочки, не ссорьтесь!

Взаимные выпады прекратились.

Егор почесал макушку, спросил тихо:

– Так это… Сколько ж тебе лет, Лыбедь?

Хлеборобот закатил глазки: «Ну, лопух, я же ему рассказывал, что богатырша древняя!»

– Знаешь, милый… – Взор исполинской блондинки не предвещал ничего хорошего. – Это не я от тебя, а ты от меня еле уполз. Так что молчи, салага.

Крыть было нечем.

– Ну, извини. Я как-то вот… – смутился ефрейтор Емеля.

– Чего уж, – сказала Лыбедь, обошла парня и догорающее сено, обернулась птицей и улетела.

Дембель побежал за ней:

– Подожди! Ну, прости!

Не вернулась.

Сзади мерзко захихикала Баба-яга.

– Простофиля ты по женской части, – жестоко, но справедливо оценил Колобок.

Егор пошел к ведьме, грозя ей пальцем:

– Это все из-за тебя!

Произнеся эти слова, ефрейтор тут же осознал их лживость. Рука опустилась.

Испуганная Яга вползла в глубь избы.

– Ты, того, не балуй, витязь. Старость надобно уважать.

Окинув мимолетным взглядом интерьер, парень невольно хмыкнул. Лавка, сундук, стол, утварь – все было перевернуто и перемешано в адском беспорядке. Ступа торчала из незакрытой печи, рукоять метлы переломилась, несколько кувшинов превратились в мелкие черепки. Вместо крыши виднелось моросящее небо да торчали ребра потолочных балок.

– Как же я теперь? – запричитала ведьма.

Она уселась на полу, принялась собирать осколки, шевеля носом и цыкая зубом.

– Перестелешь солому, и все дела, – буркнул дембель. – Ты лучше скажи, какого черта ты на пылающей избе гоняла с превышением скорости?

– Да, с запечным Искром поссорились. Он мне красного петуха-то и подпустил. Это у нас с ним давняя вражда. А изба заполошная понесла от страха, не остановить. Думала: все, прощай, жилье. Я из-за таких, как Искр, из Задолья-то и уехала в Легендоград, а вот вернулась, и все по новой.

– Кстати, зачем вернулась? – поинтересовался каравай, вкатываясь между ног Егора в избу.

– А, тамошние сыскари обуяли. – Старуха отвернулась, затискала пальцами нос. – Этот ихний Федорин и начальничек евонный Еруслан. Там у них вечно преступления, а наказывать некого. Вот они за меня и взялись…

– Давай уж начистоту, – произнес Емельянов-младший. – Чего натворила?

– А почему сразу «натворила»? – вскинулась Яга. – Ничего я не делала. Просто времечко грядет такое, что лучше из княжеств в Задолье сбежать. Орда идет. Сильная и безжалостная.

– Ты-то откуда знаешь? – спросил Хлеборобот.

– Я ж, милки, посвящена многих тайн. У меня ж одна нога здесь, другая там.

– Где?

– В Нави мертвой, вот где. Оттого и костяная.