– Я получил письмо из Хусейнобада от шаха Исмаила.

– Вот как! – воскликнул восточный посол, вскидывая руки в почти молитвенном жесте. – Сам солнцеликий шах, да продлится срок его проживания на этом свете, пишет тебе письма?! Воистину, ты муж мужей и самый уважаемый человек Тянитолкаева. Правда, итоги прошлой нашей встречи произвели на меня совсем иное впечатление.

Все заинтересованно слушали речи бледного покачивающегося персиянца, а советник Розглузд даже подогнал его:

– Так ты, Торгаши-Керим, знаком с боялином?

– Небо тому свидетель, земля тому порука! – Седобородый человечек символически умыл лицо ладонями. – Когда мой караван пришел в земли Эрэфии, мы остановились в Тянитолкаеве, и меня принял этот человек. Он оказал мне славное гостеприимство. Я спросил его: есть ли разбойники на ваших дорогах? И он, смеясь, успокоил меня, клянясь, что падишахи ваших земель давно очистили пути торговцев от лихого люда. Будучи строгим хозяином своих скудных средств, я не стал тратиться на дополнительную охрану. И чуть было не поплатился за доверчивость. На караван напали странные разбойники в холщовых мешках, и если бы не богатыри Иван да Егор…

Драндулецкий сначала обалдел от наглости персиянца, ведь он-то отлично помнил тучного Торгаши-Керима, а вот худосочный бледный старец, свидетельствующий против Станислава, и вовсе показался ему незнакомым. Лишь в конце обвинительной речи боялин припомнил помощника купца.

Юрий обернулся к воеводе:

– Эх, Бранибор! Когда же ты изведешь котов в мешках, а? Перед соседями стыдно!

Ратник потупился. Станислав воспользовался заминкой и перешел в контрнаступление:

– А известно ли тебе, княже, что перед тобой не купец Торгаши-Керим, а его слуга? Уж не извел ли он своего хозяина и не прикидывается ли нынче тем, кем сроду не был?

– Хорошая попытка, боялин, – сказал советник Юрия Розглузд. – Ты действительно видишь тело учетчика Абдура-ибн-Калыма, но в нем зиждется дух персиянского купца. Чем ты докажешь, что не подсылал к каравану разбойников?

– Не возводи напраслину, мудрец! – Глаза Драндулецкого сузились до двух тонких щелочек. – Правда велит доказывать вину, а не невиновность.

Строчащий со скоростью стенографиста Неслух-летописец вздохнул: хоть он и не верил ни одному из посланников, но тут тянитолкаевский боярин был прав. Негоже заставлять гостя обеляться. Слово против слова, так получается.

– О, мне достаточно того, что меня зачем-то обманули, – проблеял персиянец. – Я не подозреваю достопочтимого Станислава в злом умысле. Но если он дал мне совет, пустив скакуна своего разума по лугам беспечности, то я необыкновенно удивлюсь, когда падишах Джурусс даст ему дружину.

Седобородый опустился на лавку. Глаза Станислава забегали. Юрий переглянулся с Розглуздом. Близорукому нравилось звучание его имени в устах персиянцев – Джурусс. Оно обращалось к славной древней Рассее. Ко всему прочему, в речах посла было много логичного.

Воевода шагнул поближе к трону, но промолчал. Тут персиянец снова вскочил:

– А скажи, пожалуйста, о горячий горожанин Тянитолкаева, кто доставил тебе письмо жемчужноокого шаха Исмаила, да будет усыпана розовыми лепестками его долгая-долгая жизненная дорога?

– Ко мне приходила жена Торгаши-Керима, то есть твоя… Гюльнара.

– Ай-ай-ай. – Персиянец покачал головой. – Среди двенадцати моих жен и пяти наложниц нет Гюльнары. Ты, верно, перепутал имя. Такое бывает с чужестранцами. Я вот никак не могу запомнить: Станидур ты или Страхослив.

Бояре заржали, Рогнеда залилась звонким смехом. Улыбнулись и князь с двумя верными помощниками.

Драндулецкому стало жарко и холодно одновременно. Из-за проклятого персиянца он проигрывал переговоры по всем статьям, более того, все, что казалось ему самому ясным и легким, теперь усложнилось и грозило новыми капканами.

– Я точно помню, что ее имя начинается на «Гюль», – промямлил боялин, теребя ставший тесным кружевной воротник.

– Увы, достопочтенный, у меня нет ни Гюльнары, ни Гюльчатай, ни даже легендарной Гюльбарии, кою якобы собрали из листьев некие дети.

Станислав окончательно сорвался:

– Черт с ним, с именем! Вот оно – письмо! – Он выхватил из камзола сверток. – Личная печать Исмаила!

– Да, похожа, – признал седобородый. – А что написано?

– «Исмаил-шах приветствует тебя, незнакомый друг Персиянии!» – начал Драндулецкий, и когда он дочитал, все смотрели на него с нескрываемой иронией.

– Извини, уважаемый, но мой властелин никогда не обращается к тому, кого не знает. А даже если бы и писал, то эта бумага могла сменить владельца, причем разными способами. Только распространилась бы на нового хозяина добрая воля моего шаха Исмаила, пусть здравствует он многие лета?

Воевода наклонился к уху князя и зашептал. Юрий Близорукий дослушал, встал с трона, скрестил за спиной руки.

– Я многое узнал сегодня и, хорошенько подумав, отвечу на твою просьбу, тянитолкаевский боялин, отказом. Я допускаю вероятность того, что мозгвичи могли бы помочь братскому княжеству. Но когда за помощью приходит плут, от него невольно ждешь подвоха. К тому же мы не знаем, идут ли степняки именно в Тянитолкаев. Может, они обтекут его и выскочат через Задолье к нашим стенам? А если они пройдут, как не раз бывало, через Отрезань? Я не могу сейчас отправить дружину в рискованный поход. Посмотри на это все моими глазами, и ты согласишься. Удачи тебе.

Станислав Драндулецкий деревянной походкой покинул залу. Боялин ощущал себя мальчишкой, которого выпороли перед сверстниками за мелкое воровство и отправили домой за отцом.

Последним, что он запомнил, была не злая, но все же издевательская улыбка на прекрасном личике Рогнеды. Станислав хотел бы намотать ее косу на руку, и… Здесь Драндулецкий себя одернул. Мелкая месть девчонке не соответствовала глубине ямы, в которую он сейчас угодил по вине персиянца и глупого мозговского князька.

«Эх, вернуться бы сюда в другое-то время», – подумалось боялину, пока он бессильно скрипел зубами.

* * *

Сначала ефрейтор Емельянов болтался в седле и дремал, изредка вскидывая голову, чтобы через несколько секунд вновь провалиться в беспокойный сон, затем вовсе перестал реагировать на ход тяжеловоза. Легендарный силач испытывал богатырскую усталость. Конечно, это была не та болезненная немощь, которая приключилась с Емельяновым-младшим при встрече с Лихом. Просто у Лыбеди Белой давно не было гостей.

Колобок сидел на крупе каурки и беспрестанно ворчал, насупив продолговатые припеки, заменявшие ему брови:

– Тоже мне, бабский угодник… Кутила беспробудный… Я тут, понимаешь, а он…

Мерный топот лошадиных копыт и ворчание Хлеборобота усыпляли лучше всякого снадобья.

Лесная дорога петляла, огибая заболоченные низинки, сосны тянулись в хмурое небо. Падала мелкая морось, но холодно не было.