— Твоя жена и сын живы, но только ты никогда больше их не увидишь.

И все равно у Каурова камень упал с души. Почему-то он поверил, что враг не солгал.

Его оттащили назад в клетку, снова сделали укол — на этот раз в правую руку. В голове у Каурова помутилось, все его мысли будто затянуло в густой медленный водоворот, а потом из этого черного омута неизвестная сила вытолкнула на поверхность лица Полины и Васи.

«Живы… живы… Какое счастье… — ворочались в висках булыжники мыслей. — Ну и пусть моя смерть… Зато они живы. Им будет трудно без меня, ну и пусть. Зато они живы… Полина, любимая, прости и живи. Живи дальше…».

Сергей Рогачев очень удивился, когда на следующий день после убийства Жоры Ереванского, в тот самый момент, когда он находился в милиции и писал заявление о попытке покушения на свою драгоценную жизнь, зазвонил мобильник, и в трубке раздался голос отца:

— Сергунь… Тут дело одно. Очень важное… Срочно приезжай.

Серега уловил в интонациях отца напряжение и тревогу. Ему хотелось спросить, что случилось. Но напротив сидел опер, и Рогачев на всякий случай сформулировал вопрос иначе:

— А что такое?

— Не по телефону, — ответил отец, — если не можешь, мы с Саньком сами к тебе приедем.

— Смогу, — лаконично подытожил Серега и отключился.

«Раз могут приехать, значит, все в порядке, — подумал он с облегчением, — значит, тревога отца не связана с событиями последних дней здесь, в Волгограде».

У него приняли заявление. При этом все менты, с которыми довелось Сереге в тот день не то что пообщаться — переглянуться, — ухмылялись и кривились. Они уже знали об убийстве Ереванского. Знали, что у того назревала война с камышинскими бандитами. А еще не могли не знать о том, что Рогачев входил в окружение погибшего. Они только рады были, что братки валят друг друга.

Интересно, долго ли удастся таить шило в мешке? — гадал Серега. Долго ли еще менты и братва будут считать нападение на кортеж Ереванского и покушение на Рогачева делом одних и тех же камышинских рук? Это зависело от того, сколько людей было в курсе Жориных планов грохнуть Серегу. Вряд ли все они остались лежать на берегу Ахтубы. А значит, выяснение истины — вопрос времени. По уму, так Сереге с друзьями надо было где-нибудь отсидеться месяц-другой, например, в Пскове у Есаула, а там, глядишь, в Волгограде без Ереванского другие расклады наступят. Серега колебался, не знал, как быть. Но судьба, похоже, за него все решила.

Вечером того же дня, прихватив одного только Михалыча, выехал к отцу в станицу Островскую. Глубоко за полночь состоялся разговор, положивший конец Серегиным колебаниям.

— Ну вот, сынок, услышал Господь молитву мою, — начал отец. Выглядел он сурово, но голос его чуть дрожал. Торжественность момента малость нарушал веселый храп Михалыча, доносившийся из гостевой комнаты.

— Помнишь, я рассказывал, как отца моего прямо у меня на глазах убили? — продолжал батя.

Серега кивнул. Конечно, он помнил. Но, торопясь на ночь глядя в Островскую, меньше всего ожидал, что разговор зайдет о гибели деда.

— Отыскался он.

— Кто? — не въехал Серега.

— Ла-зарь Чер-ный — враг нашей семьи, — по слогам отчеканил отец, а потом развернул перед сыном карандашный портрет. — Вот он. В Ленинграде под чужим именем обретался. Кауров — такая фамилия у него потом была.

— Но как ты узнал? — недоумевал Серега, вглядываясь в рисунок.

Отец кивнул вверх и перекрестился.

— Бог привел.

— Кого? Черного?

— Нет, внука его. Вчера еще был здесь в станице, корни свои разыскивал. Он, оказывается, и не знал правды про своего деда, даже фамилия Черный была ему неизвестна. А как помер Лазорька, письмо в его доме нашли. Девка одна местная полюбовницей его была. Ее письмо Лазорька и хранил в тайнике. Через то письмо внук в Островскую и приехал.

— Помер, значит, Черный, — разочарованно вымолвил Сергей.

— Да, не дал Бог поквитаться нам. Но и просто так этого дела тоже не оставил. Открыл все ж таки Лазорькино местонахождение. Пусть не самого убийцу, так хоть внука бандитского выдал.

— И где теперь этот внук? — спросил Серега. В последние дни было столько чумовых событий, что он ничуть не удивился бы, если бы родственники прямо сейчас предъявили ему внука Лазаря Черного — пьяного и связанного.

— Уехал, — разочаровал отец. — Ну да это не беда, адрес его теперь есть у нас. Санек все тебе обскажет сейчас. Он на машине возил его тут повсюду.

Серега выслушал, как его брат и Лазорькин внук занимались совместной почти оперативно-разыскной деятельностью. Но история с изнасилованием подружки Лазаря ему не понравилась. И он прервал рассказ брата вопросом:

— Правда, что ли, деды наши девушку эту..? — Серега не смог подобрать нужное слово.

— Точных сведений на этот счет нету, — сказал отец. — Но даже если и было у них с ней — что с того? Лазарь — враг. Он товарищей ихних убил. А врагу не бывает пощады. И я злость отца моего и дяди Николая хорошо понимаю: целую белую армию разбили, а тут кучка бандитов у них под носом все не унимается, нормальную жизнь наладить не дает. Может, вражья подруга информацию бандитам передавала. Может через нее много кто погиб. В те года и за меньшее зло и предательство ставили к стенке. А подруга Лазорькина до старости дожила. Ну ссильничали ее, подумаешь! Время было такое — жизни человеческой цена копейка, а чести девичьей — грош. Нету, Сергунь, на дедушке твоем и брате его за то вины.

— Да я и не виню их ни в чем, — Серега больше не прерывал брата. А когда тот закончил рассказ, отец плеснул водки в три рюмки. Тут же, не чокаясь, осушил свою, занюхав куском черного хлеба. Подождал, пока выпьют сыновья. И только после этого объявил.

— Мы судить их будем. Своим судом.

— Кого их? — спросил Серега.

— Сына и внука Лазорьки.

Сергей столько слышал про убийство деда и его брата, что месть за их смерть была в его понимании чем-то священным. Но он и подумать не мог, что спустя почти семьдесят лет именно ему доведется поучаствовать в этой мести. Причем мстить придется не самому Лазорьке, а его сыну и внуку, судя по рассказу брата, жалкому типу, который ничего про художества своего деда не знал.

— Ты это серьезно? — спросил Серега отца.

— Да, черт побери! — разозлился тот. — Серьезнее этого ничего для меня нету. Тут все проще простого: мне, а значит и вам, отец мой жизнь дал. А Лазорька у отца жизнь забрал. Мы в долгу перед отцом, а Лазорька и его потомство в долгу перед нами. Справедливость должна совершиться. Кауров этот с какими словами отсюда уезжал? Дескать, дедушка его почти что Герой Советского Союза, этих «пидарасов Рогачевых» поимел, и очень правильно поступил, он им теперь гордиться будет, детям об нем рассказывать. Вы поняли? Они там гордиться будут убийством наших отцов и дедов. И мы им это спокойно позволим? Простим? Да как мы друг дружке в глаза после этого сможем глядеть? Внукам своим что расскажем? Мне тут сон привиделся, в ту самую ночь, когда Лазорькин внук в станицу пожаловал. Будто опять стою я над мертвым телом отца. Только уже не один, а вместе с вами со всеми, включая внучат. А напротив Лазорька наганом играет. То на меня его наведет, то на кого-то из вас. Впятером, стало быть, стоим — шелохнуться боимся. Меня страх сковал и одновременно стыд. Страх — за внучат. Боюсь их теперь потерять, как отца потерял. Ну а стыд — из-за страха. Лазорька скалится мне в лицо и говорит: «Вот теперь точно конец твоему отродью змеиному. Одной пулей всех вас порешил». Я проснулся и, помню, подумал еще: разве можно, чтобы всех одной пулей? А теперь понимаю, что можно. Разговор наш сегодняшний это мне объяснил. Если все мужчины в роду перед врагом спасовали, кровную обиду простили, считай, нету больше этого рода. Одна пуля, всего одна смерть — но целому роду конец. Неужели был тот сон вещим?