P.P.P.P.S. Кое-кто из моих друзей заявил, будто Барнаби Джонс действовал из самообороны, потому что собакам нельзя давать куриные кости, но это было дорогущее, чистейшее куриное филе без костей. Я между тем ем лапшу быстрого приготовления, а свитерок Барнаби Джонса стоит больше, чем вся одежда, которая сейчас на мне надета. Так держать, обвиняйте во всем жертву, ребята. Да я, может быть, больше никогда не смогу играть на укулеле.

* * *

На этом и заканчивается история про то, как меня ранили курицей. Но только если я не на вечеринке. Тогда меня уже не заставить прекратить рассказывать эту историю, потому что она никогда не приедается. Если, конечно, вы не Виктор, который, как он сам говорит, предпочел бы, чтобы я больше об этом не упоминала. Наверное, он просто понимает, что выглядит как соучастник. Кроме того, мне кажется, что ему стыдно, когда я упоминаю про все эти виноградины, которые я увидела под холодильником, так что в книге я поменяла их на «стеклянные шарики». Можешь не благодарить, Виктор.

Ка-а-ак бы то ни было, сейчас вы наверняка задаетесь вопросом: «Да сколько у этой женщины может быть историй про поврежденные пальцы», и я вам отвечаю: «Куча». Но я вам рассказываю только одну из них (если не считать историю про ранение курицей), с которой и начала эту главу, – все остальные я приберегла для второй книги. Впрочем, могу вас заверить – это определенно лучшие из всех моих историй про пальцы, так что имейте в виду: когда выйдет вторая часть книги, в Publishers Weekly будут все такие: «Если вы ожидаете все тех же мастерски рассказанных потрясающих историй про поврежденные пальцы от ставшей в одночасье сенсацией многострадальной святой Дженни Лоусон, то подумайте дважды, потому что у этой книги не просто пальцы – руки растут не из того места». Ну или они могут сказать что-нибудь не про криворукость, а про косолапость. С этими Publishers Weekly хрен разберешь. Честно скажу, рецензии они пишут просто ужасные. На самом деле они, наверное, прямо сейчас пишут свою отвратную рецензию на эту книгу, но это только потому, что я бросила им вызов, а еще я написала фразу, которую они сами хотели использовать, и теперь они такие все: «И какого хрена нам теперь делать? Она уже использовала все самые сочные фразы. Ну правда, “руки не из того места” – это же просто чистое золото». Уж простите меня за это, Publishers Weekly, но я ведь писатель. Это мой хлеб*.

Ладно. Как мы уже говорили ранее, я отправилась на прием к врачу одна со своим пальцевым раком, уже жалея, что не пошла прямиком к онкологу. Я отважно выставила вперед свой распухший палец, врач посмотрел на меня снисходительно и сказал:

– Ой, у кого это у нас бо-бо?

Я тут же ударила его между ног. Но только мысленно, потому что врачи могут ловко состряпать обвинение в нападении, ведь они могут сами записать себе любые липовые телесные повреждения.

Причем смотрят они точно так же снисходительно, как это только что сделал врач. И это еще я после этого чокнутая. Не забывайте, что это он только что подал в суд на меня из-за какого-то там смещенного яичка. Правда, это случилось тоже только у меня в голове. Впрочем, забудьте. Весь этот абзац не особо-то помогает мне вырасти в ваших глазах.

Врач сразу же поспешил отмахнуться от моих россказней про рак, но я настояла на том, чтобы он поискал у меня пальцевый рак, потому что я не сомневалась, что умираю от него.

– Какой-какой? – переспросил доктор Роланд поверх своих очков.

– Пальцевый. То есть в пальце. Эта такая штука на руках, знаете. Я думала, вас учили анатомии, доктор Роланд.

Тогда доктор Роланд сказал мне, что, как ему кажется, я приняла все слишком близко к сердцу и что слова «пальцевый» на самом деле не существует. Тогда я сказала ему, что, как мне кажется, он принимает все недостаточно близко к сердцу – а все потому, что ему, скорее всего, попросту стыдно за то, что он не знает таких простых вещей. Тогда он заявил, что так тоже никто не говорит. Да, с врачебным тактом у него явные проблемы.

Доктор Роланд фыркнул на меня, а я направила на него свой огромный палец со словами:

– А вот это не похоже на рак?!

Он заверил, что это никакой не рак, а обычный паучий укус. Укус ядовитого дикого паука, который впрыскивает вместе с ядом свои яйца, чтобы его детишки могли полакомиться плотью пальца ничего не подозревающей молодой писательницы, которая уже подумывает о том, как бы засудить собственного врача за халатность. Вот это последнее врач вслух не сказал, но я прочла это в его глазах.

Когда я пришла домой, Виктор спросил меня, что сказал врач, а я ответила:

– Он отправил меня домой умирать.

– Что-что он сделал?

– В смысле, он отправил меня домой и дал мазь.

Все это было сплошным разочарованием.

Потом, однако, выяснилось, что доктор Роланд был в корне не прав, и после многочисленных анализов (а также после смены врача) оказалось, что у меня нет ни пальцевого рака, ни пауков в пальце – у меня нашли артрит.

Когда я говорю людям, что у меня артрит, они обычно отвечают:

– Но ведь ты выглядишь так молодо.

Как же я ненавижу подобные сомнительные комплименты. Наверное, я буду ненавидеть эту фразу еще больше, когда стану старой и люди перестанут ее говорить. Вместо этого они будут кивать:

– Ах, артрит. Ну конечно, в твои-то годы.

Как только они это скажут, я планирую переехать через них на своем инвалидном кресле. Мне всегда приходится объяснять, что это ревматоидный артрит, которым болеют даже дети, и я не совсем понимаю, с какой вообще стати его называют артритом – ведь он только отдаленно напоминает остеоартрит, на который так жаловалась ваша прабабушка.

Что-нибудь вроде «Полуночная смерть» или «Угрожающий вампиризм». Ну или назвать болезнь в честь кого-нибудь известного. Типа «Болезнь Лу Герига, часть вторая: РАСПЛАТА». В конце концов, ревматоидный артрит и без того приносит слишком много страданий, чтобы его еще и путали со старческой болезнью, так что куда лучше, чтобы у нас была возможность сказать людям, что мы не сможем прийти к ним на вечеринку из-за неожиданного рецидива «Угрожающего вампиризма».