Я с поразительной ясностью вспомнила больницу. Лучше было бы не вспоминать, но она всплыла в памяти, как на диораме. Серо-зеленые стены, резкая яркость света. Успокаивающий тон медбрата, его сильный уэльский акцент. Дядя Дилан, который поднялся и прижал меня к себе. Он называл меня «кариад[22]», его одежда пахла сосновой смолой и свежестью. Я вспомнила и то, как Пат смотрела мимо меня, будто меня здесь не было.

Я вспомнила, что опоздала, что, когда нас позвали посмотреть на тело Джерейнта, его уже не было. Была лишь восковая фигура, лежавшая на больничной койке, и трубки, торчавшие из вен на тыльной стороне ладони. Я так хорошо знала его лицо, лучше, чем свое собственное. Лицо человека на кровати было чужим. Это был не брат.

Я вспомнила, что следующим утром, когда мы вернулись из больницы домой и выползали, измученные, из машины дяди Дилана, Пат спросила: «Как ты допустила такое?», и меня даже не ранили ее слова. Чувство вины было таким сильным, что оно просто не могло стать еще сильнее. Оно поглотило меня целиком, оно стало всем, я сама стала этим чувством. Я не остановила Джерейнта. Я не знала или не хотела знать, как далеко все зашло. Я не обратила внимания, как расширились его зрачки. Я хотела верить, что он сам себя запугал, что это была всего лишь паранойя, что следует проучить его за такое поведение.

Я не ответила на его звонок.

Столько раз Джерейнт приходил мне на помощь, а когда помощь понадобилась ему, я его предала. Я не смогла его спасти и не смогла простить себя за это. В сравнении с этим было совершенно неважно, что Пат считает точно так же.

Пока старшие медсестры общались с мужским персоналом больницы в главном зале, где стояли видавший виды теннисный столик и несколько продавленных кресел, Палмер смотрел на нее. Ходили слухи, будто у них роман, и он нисколько не пытался их опровергнуть. Грейс слышала, как он рассказывает хирургу из отделения лиц пожилого возраста, что она вызвалась дежурить в инфекционном корпусе, потому что знала – он будет там. Оба поднимали глаза к небу и вздыхали, как тяжело работать с глупыми, влюбленными медсестрами.

Грейс сказала Эви – это всего лишь сплетни, но Эви не понимала, почему они так ее оскорбляют.

– Подумаешь, доктор тобой интересуется, – она красила губы и надувала их, глядя в зеркало, готовясь к выходу, – что тут плохого? А если он тебе не нравится, ты ему быстро наскучишь, и он предпочтет тебе кого-нибудь другого. Мужчину легко отвлечь.

Грейс хотела уточнить, что в случае доктора Палмера это совсем не так, но побоялась показаться слишком самовлюбленной, убежденной в собственной уникальности и неотразимости.

– Сегодняшний вечер будет особенным, – сказала Эви, отвернувшись от зеркала и одарив Эви всезнающей улыбкой.

Грейс по-прежнему не нравился Роберт, но она знала: виновата в этом ее трусливая натура, а не его пороки. Довольная тем, что Эви сменила тему, села к подруге поближе.

– Куда он тебя пригласил?

Эви сообщила название ресторана таким тоном, что Грейс, хотя ни разу о нем не слышала, поняла – нужно ахнуть. И ахнула.

– Думаю, он наконец-то сделает мне предложение, – шепнула Эви. – Только никому не говори! Все лопнут от зависти.

– Конечно, не скажу, – пообещала Грейс. Ей внезапно поплохело. Сначала доктор Палмер, теперь Роберт – все собрались делать предложение. Ну нет, Палмер, конечно, нет. Он просто хотел увидеть ее реакцию.

– А я хочу насладиться этим моментом, – добавила Эви и, сжав Грейс в объятиях, закружила с ней по комнате. Потом схватила сумочку и выплыла за дверь в облаке парфюма, который ей подарил Роберт. Грейс изо всех сил постаралась радоваться за подругу.

Секунду спустя голова Эви вновь просунулась в дверь.

– Будь душкой, спустись со мной по лестнице. У меня от счастья голова кружится.

Грейс стало так стыдно за свой эгоизм, что она немедленно поднялась и, невзирая на боль в ногах после долгого трудового дня, пошла вслед за Эви. Рука об руку они прошли мимо палат, спустились вниз. Через черный ход было проще всего пройти незамеченными старшим персоналом. Эви в самом деле была без ума от радости. Она весело болтала и смеялась, не в силах молчать ни минуты.

– Я-то знаю, – сказала она в сотый раз. – Он говорил, хочет подождать, пока дела в Европе не уладятся, но то, как он на меня смотрит…

– В Европе? – удивилась Грейс. – При чем тут Европа и ваша свадьба?

Было темно, хоть глаз выколи, и очень холодно. Она надеялась, Роберт не заставит себя долго ждать.

– Понятия не имею, – отмахнулась Эви. – Честно говоря, я половины не понимаю из того, что он говорит, а иногда вообще не слушаю. Просто смотрю на его губы.

– Ты неисправима, – со смехом сказала Грейс. От их дыхания шел пар, ночной воздух туманился. Луна, раздвинув облака, осветила дорожку и больничный сад. Справа нарисовался огромный парник и жуткие темные тени внутри. Грейс была рада, когда они с Эви свернули за угол и встали у входа в больницу. У ворот стояли фонари, и в будке швейцара тоже горел свет.

Там, у входа, стоял Роберт, сияя самоуверенностью. Его ничем не смутишь, подумала Грейс. А вот Томас – совсем другой. Конечно, он совсем уже забыл о ней. И к лучшему, резко напомнила она себе. Все эти глупости ей ни к чему.

– Спокойной ночи, радость моя, – громко сказала Эви и пафосно расцеловала Грейс в обе щеки, как было принято на континенте. Грейс понимала, что это лишь спектакль для Роберта, но ничего не имела против.

– Веди себя хорошо, – велела она Эви, улыбнулась и помахала ей рукой.

– А вы здесь останетесь, мисс? – спросил швейцар. Он сидел в будке, опершись на локти, рядом стояла кружка с чем-то горячим. Исходивший от нее пар был похож на дым.

Когда машина отъехала, Грейс пожелала швейцару спокойной ночи и повернулась, чтобы идти в больницу.

– Подождите, – сказал он. – Несколько фонарей не работают. Вот, возьмите, – и протянул ей бакелитовый фонарик.

– Спасибо, – Грейс была растрогана. Что бы ни говорила Эви, жалуясь на комендантский час и нудных швейцаров, Грейс нравилось, когда о ней заботились. Ей нравилось, что персоналу больницы не все равно, когда и куда она пошла. Она чувствовала себя частью этого мира, и чувство успокаивало.

Швейцар был прав: когда Эви рядом не оказалось, больничный сад сразу же стал темнее. Грейс подняла фонарик повыше, чтобы круг желтого света освещал ей путь, и медленно побрела по дорожке.

Из темноты появилась фигура и метнулась к ней. Грейс вскрикнула от удивления, крик прозвучал скорее как стон.

Это был доктор Палмер. На нем не было белого халата, но Грейс сразу же его узнала. Его фигура и походка навсегда впечатались ей в память. В свете фонарика мелькнуло что-то блестящее, и Грейс ощутила, как по телу прошла волна ужаса. Сжав фонарик обеими руками, она выставила их вперед, как бы обороняясь. Доктор одним движением выбил его из рук девушки.