– О господи, Джерейнт. Возьми себя в руки. Это безумие какое-то, – мой голос прозвучал пронзительно, и мне тут же захотелось взять свои слова назад. Я хотела помочь брату, а не оттолкнуть его.

К счастью, он не обиделся.

– Я понимаю, как это звучит со стороны. – Он отхлебнул большой глоток кофе и скорчил рожу. – Срань господня, это что вообще?

– Кофе.

– На вкус как моча.

– Ну и хорошо, – выпалила я. – Хватит с тебя кофеина.

– Я иду в душ. – Он встал и скрылся в ванной. Мне хотелось пойти за ним, посмотреть, нет ли там бритв и пилюль, хотя, может быть, я исходила из того, как бы я себя повела в подобных обстоятельствах. Вряд ли он был склонен к депрессии или суициду, только к гиперактивности и, может быть, наркотикам. Но, как обычно, я не могла правильно смотреть на вещи, когда дело касалось моего брата. Его очаровательная самоуверенность в сочетании с ужасающей ранимостью подрывали все законы логики. Мне хотелось завернуть его в одеяло и накормить супом. Вместе с тем мне хотелось задать ему встряску.

Пока он мылся, мы с Сэмом с минуту сидели в неловком молчании. Наконец Сэм сказал:

– Господи, твой брат…

– У него просто стресс, – ответила я, желая защитить Джера. – Он слишком много работает, вот и все. С ним так бывает. У него все в порядке.

Сэм покачал головой.

– Я бы не сказал. Видишь ли, – он помолчал, – я не эксперт и, может, сую нос не в свое дело, но…

– Ты просто увидел его не в лучшем состоянии, – отрезала я, не дав ему договорить. Сэм, конечно, был неплохой парень, но меня не интересовало его мнение о моем брате. – Он кажется странноватым, когда слишком много работает. Забывает есть и спать, становится немного нервным. Только и всего.

– Думаешь, у него просто паранойя?

Я глубоко вздохнула.

– Не знаю. Может, и так. Но… эта его работа… Все может быть.

– Господи, – снова сказал Сэм.

Я встала с дивана, еще немного прибралась. Дыры в стене, казалось, смотрели на меня, мокрая плесень на потолке будто куда-то ползла. Я заметила краем глаза какое-то движение, или мне померещилось. Если Джер не покидал такое мрачное место целую неделю, неудивительно, что он едва не спятил. Нужно было срочно вытащить его на улицу, за порцией свежего воздуха и нормальной еды.

Чистый и прилично одетый, он выглядел почти нормальным. После долгих уговоров с моей стороны и типично мужского «давай, бро!» со стороны Сэма мы наконец убедили его пойти в кафе. Обед выдался не из приятных, особенно потому что он выбрал столик на террасе (так им было сложнее подслушать), а день был не особенно теплый.

Сэм застегнул куртку, но не жаловался. Он пытался завязать разговор, как будто ситуация была вполне нормальная, и шутил со сконфуженными официантками, не понимавшими, почему мы не согласны на замечательный столик в помещении.

Мне было стыдно. Я знала, что больше никогда не посмею заговорить с Сэмом. В лучшем случае отважусь только на «привет». Даже если получится преодолеть чрезмерную интимность этого дня и мысли о том, что он знает моего брата, что видел его таким уязвимым, от воспоминаний все равно никуда не деться. И каждый раз при виде Сэма я буду снова ощущать страх и тревожность этого дня.

После обеда мы вернулись в квартиру. Я чуть согрелась от ходьбы, Джерейнт, казалось, вполне пришел в себя и даже пытался отпускать шутки. Я предложила ему взять небольшой отпуск и немного пожить у меня, но он отказался. Я не удивилась.

– Что будешь делать дальше? – спросил Сэм.

Джерейнт пожал плечами.

– Поговорю с начальством. Постараюсь работать меньше.

Он просто говорил то, что мне хотелось услышать. Я это знала, но все равно поверила.

– Питайся регулярно, – попросила я. – Три раза в день.

– Хорошо, мамочка, – сказал он, чуть заметно улыбнувшись.

– Звони мне.

– Хорошо, – ответил он, хотя мы оба понимали, что звонить он не станет. Я обняла его и прошептала:

– Пиши мне. Пиши каждый день.

Я открыла глаза, огляделась в поисках того, что могло бы меня отвлечь. Я не хотела об этом думать. Не хотела таких воспоминаний о Джере. Я хотела, чтобы мой брат вернулся. Мое сильное альтерэго, моя пуленепробиваемая версия, которая ничего не боится.

Я хотела, чтобы пришла Грейс, моя медсестра. Я до боли хотела, чтобы она успокоила меня своим присутствием. Я не отводила глаз от края кровати, надеясь, что Грейс волшебным образом материализуется, что я могу вызвать ее одной только силой желания. Но занавески у кровати не дрогнули. Никто не появился.

Никто не мог оградить меня от этих воспоминаний. Теперь я точно знала, что я их не хочу.

У Эви была фотография Нэнси Битон, вырванная из журнала «Вог». Она хранила эту фотографию между рамой и зеркалом на туалетном столике. Нэнси, в спадающем каскадом платье из сияющей фольги и необычной зубчатой шляпке, изображала метеор. В одной руке она держала нечто напоминающее копье, с заостренного конца спадали сверкающие ленты. Фон был залит серебристым светом. Эви считала, что прекраснее этой фотографии нет ничего на свете.

– Представь себе, каково быть сестрой Сесила Битона[21]! Повезло же ей! Слава, вечеринки, все эти наряды. И какая же она красивая! – говорила Эви, вздыхая. – Повезло. Думаю, с уродиной он не стал бы возиться.

Грейс не была в этом так уверена. Она давно привыкла к этой фотографии, поскольку видела ее каждый день, но совсем не завидовала Нэнси Битон. Девушка виделась ей грустной, сверкающий наряд – тяжелым. Нэнси ничуть не напоминала метеор, проносящийся по ночному небу, платье тянуло ее к земле. Казалось, ее поймали в ловушку. Как бабочку в стеклянную банку.

Доктор Палмер не собирался останавливаться. Грейс понимала, что не особенно разбирается в мужчинах, и весь ее опыт по этой части можно описать на задней стороне почтовой марки, но кое-что все-таки смыслила. Он играл с ней, и чем больше она пугалась, тем сильнее ему это нравилось.

Она смотрела ему в глаза и видела в них что-то мрачное. Он разглядывал ее, как кот разглядывает мышь, но порой в них вспыхивало особое понимание. Это было хуже всего. Будто он видел, что тоже ее притягивает. Видел ту надломленную часть ее души, которая, может быть, жаждала его внимания.

Грейс никому об этом не рассказывала. Она никому не могла рассказать. Стыд был слишком сильным, а тень – слишком темной. Палмер надвигался.

Перед лицом других санитарок, медсестер, хирургов он вел себя как истинный профессионал. Когда они были наедине или когда поблизости была лишь уборщица, подметавшая пол или сортировавшая белье, он показывал свое истинное лицо.