в мусорное ведро, как те бланки заявлений? Единственное, чего я хотел, это обеспечить ему шанс на хорошую карьеру. Но этот шанс у меня вырвали из рук. И что осталось? Что осталось у меня в жизни? Скажи, Дада Ормузд, что?»

Так продолжалось весь день: от Сохраба к Рошан, потом обратно к Джимми, к Дильнаваз, Лори и Диншавджи. Развороты на 180 градусов, обратные ходы, пока голова не начинала кружиться от грустных мыслей и не возникало ощущение, близкое к отчаянию.

Но в шесть часов спасение пришло в форме гнева, который вернулся, стоило лишь ему увидеть под портиком Диншавджи. Вонь изо рта Диншавджи была невыносимой. О господи! Поделом ему, если он все это время мучился и страдал, может, хоть теперь возьмется за ум.

Диншавджи слабо улыбнулся.

– Тебе будет не до улыбок, когда ты услышишь то, что я тебе скажу.

– Опять кричишь на меня? – жалобно сказал Диншавджи. – Ты злился весь день. Почему бы просто не сказать, что за муха тебя укусила?

– Хочу, чтобы ты сначала насладился чашкой чая. Может, это будет последнее, чем ты сможешь насладиться в своей жизни.

Диншавджи рассмеялся, но это было лишь бледное подобие его обычного развеселого смеха.

– Интересно, какой сюрприз ты мне приготовил, яар? У Альфреда Хичкока научился, что ли?

Они шли по большому кругу вдоль лавины автомобилей и людей. Широкая река, сменившая направление, поспешно текла теперь на север: поток утомленных человеческих существ из банков, страховых контор, обувных и текстильных магазинов, бухгалтерских фирм, производственных администраций, ателье оптики, рекламных агентств, этот усталый поток несся на грохоте автобусов, скрежете поездов, треске мотоциклов, на отяжелевших усталых ногах на север, к пригородам и трущобам, домам, лачугам, квартирам, своим и арендованным, однокомнатным, к проржавевшим хибарам, уличным углам, тротуарам, картонным домикам, он тек на север, пока его воды, выдохшись, не разливались неподвижной, но внутренне неспокойной гладью, остававшейся лежать в темноте, пытаясь вымолить достаточно сил, чтобы приготовиться к утреннему приливу в обратном направлении, на юг и к бесконечному дальнейшему повторению этого цикла.

Они ждали, когда принесут чай.

– Знаешь, почему меня не было в столовой во время обеда? – спросил Густад.

– Скажи – буду знать.

– Потому что Лори Кутино захотела поговорить со мной в конфиденциальной обстановке. Поэтому мы пришли сюда. Наверх, в отдельный кабинет.

– Вот это да! Честно? – Диншавджи ухмыльнулся. – Повезло тебе, негодяй.

– Нет, это тебе «повезло», негодяй. Потому что все это время она говорила о тебе.

– Шутишь!

Густад слов не выбирал, он хотел, чтобы они разили, как нож мясника. И без того бледное лицо Диншавджи утратило последние краски, рот приоткрылся, из него через стол неслось зловонное дыхание.

– Но и это еще не все, – безжалостно продолжил Густад. Диншавджи невидящим взглядом уставился на свои сложенные на коленях руки, ему было слишком стыдно, чтобы посмотреть на друга, и он был слишком ошеломлен, чтобы что-нибудь сказать. – Слава богу, что Лори не поверила в твою «секретную службу», миллион рупий и партизан. Пересказывая мне все это, она смеялась. А если бы это дошло до ушей Мейдона и у него появились бы подозрения насчет наших депозитов? Что бы мы тогда делали, чертов ты дурак?

– Что я могу сказать, Густад? – слабо проблеял Диншавджи. – Ты абсолютно прав. Я тупой идиот. – Он нервно поглаживал пальцем ручку своей чашки. – Что нам теперь делать?

– Все в твоих руках. Если ты прекратишь к ней приставать, она не пойдет к Мейдону. Она мне обещала.

– Конечно, прекращу. Я сделаю все, что ты сочтешь правильным. Но… – Он глотнул чаю.

– Что – но?

Диншавджи сделал еще глоток, поперхнулся и закашлялся.

– Если я вдруг перестану заигрывать с ней, все заинтересуются – что со мной случилось. Тебе так не кажется? – Он снова закашлялся. – Потом станут повсюду совать свои носы, чтобы разнюхать, в чем дело. Будет очень плохо, если кто-нибудь увидит, как ты каждый день передаешь мне пакет.

– Об этом я уже подумал, у меня есть план. Что нужно сделать тебе, так это перестать фиглярствовать и всех дразнить, а я одновременно начну распространять слух, что здоровье бедного Диншавджи снова пошатнулось, из-за этого он хандрит и чувствует себя как под прессом.

– Я бы предпочел чувствовать себя как под юбкой у Лори. – Попытка пошутить была жалкой, но от привычки отделаться трудно.

– Больше никаких шуток, ты сам согласился, – строго напомнил Густад.

– Прости, прости, яар. Только с тобой, только наедине.

– Ладно. Значит, завтра я начну распускать слух. Все будут тебе сочувствовать, и все уладится. Справишься?

– Конечно. Позволь мне заметить, что быть вечно жизнерадостным и веселым трудней, чем быть тихим и больным. – Правда, прозвучавшая в словах Диншавджи, была резкой и жестокой. Они молча допили чай и разошлись.

Начиная со следующего утра Диншавджи стал совершенно другим. Все от души сочувствовали помрачневшему, ставшему вдруг слабым и выдохшимся коллеге, который приветствовал их теперь лишь тихим: «Привет». Встретив его позже в тот день, Густад удивился, как достоверно воплощает Диншавджи свой новый образ, пока не вспомнил, что образ кажется достоверным потому, что Диншавджи больше не играет: реальность наконец настигла его, и Густаду стало не по себе оттого, что это он лишил друга его привычной маски.

IV

Трещина в баке была запаяна. Густад возвращался домой из мастерской Хораджи, неся бак на плече. Дильнаваз ждала его с нетерпением, чтобы рассказать о посетителе, который обещал снова прийти в девять часов.

– Он спрашивал тебя, – сказала она. – Зачем – мне не сказал. Очень странный человек. Босой, все руки испачканы разноцветными красками, как будто он побывал на празднике Холи. Но праздник Холи был семь месяцев назад. Надеюсь, этот бесстыжий Билимория не послал его к нам с новыми напастями.

Густад догадался, кто это был. Позднее, когда посетитель вернулся, как обещал, он успокоил жену:

– Не волнуйся. Это я попросил его прийти. Чтобы что-нибудь сделать с этой вонючей стеной.

Выйдя с уличным художником во двор, он сказал ему:

– Итак, вы наконец решились расстаться с фонтаном «Флора»?

– А что делать? – ответил художник. – После несчастья, случившегося в тот день, полиция начала притеснять меня, гонять туда-сюда, с одного угла на другой. Так что я решил прийти и посмотреть место, о котором вы рассказывали.

– Отлично, – сказал Густад. – Вам оно понравится.

Они вышли за ворота, и художник осмотрел стену. Провел рукой по ее поверхности, ощупал пальцами.

– Гладкий черный камень, – ободрил его Густад, – идеальная поверхность для рисунков. Длина этой стены – более трехсот футов. И мимо нее каждый день проходит множество людей. – Он указал на