— Вам что, плохо? — тревожно спросила она.

Он поднял голову. Взгляд его темных глаз был мутным, его застилала от испуганного вопросительного взгляда Нины, вообще от всего этого привычного, набившего оскомину комнатного мира какая-то пелена…

…Звуки флейты. Ветер с моря колышет легкий шелковый занавес. Просторная мраморная терраса залита солнцем. Здесь не там — здесь никто никогда не вспоминает, не печалится о снеге и надвигающихся холодах. Здесь печалятся совсем об иных вещах…

…Ветер несет с собой соленый запах моря и аромат цветов нижнего парка. Магнолии нависают над мраморными скамьями. Лестница, пышущая полуденным жаром, кажется бесконечной — ступени, ступени, ступени… В императорском пруду плавают лебеди, белые цапли ловят лягушек, чинно ступают по мелководью, распугивая алых священных ибисов — дар давно утраченных египетских провинций. В коридорах и переходах огромного дворца тихо и прохладно. Только недавно сменился караул. Солдаты на солнцепеке на сторожевых дворцовых башнях маются от жары и безделья. Играть в кости строго запрещено. Солдаты, сняв железные шлемы, лениво переругиваются, обсуждают портовых шлюх, новости ипподрома. Смотрят из-под ладоней туда, в солнечную даль, на великий город, раскинувшийся на холмах по берегам пролива. Тут, во дворце, — служба, там, в городе, — воля. Шумная гавань, набитая судами со всех концов света, многолюдный рынок, монастыри, храмы, паперти, полные нищих и убогих — ослепленных пленных болгар, покалеченных славян с отрубленными пальцами, чтобы никогда уже не держали боевых луков и копий. Дальше — ипподром, конюшни, таверны, где за медную монету подают красное вино с Кипра, общественные уборные, термы, лупанары, по старинным, еще римским, вкусам полные жеманных евнухов и женщин — стройных и полных, тощих и толстых, как слонихи, с белой, желтой, смуглой и черной, как эбеновое дерево, кожей. И все это там, на жаре, внизу, за стенами дворца бродит, варится в собственном соку — закрой глаза и представь, протяни руку и коснись. И все это город императора — Константинополь, драгоценная жемчужина, светоч христианского мира…

В домовой дворцовой церкви двери заперты на замок. В атриуме рабы моют мраморные полы, трут их песком, натирая до блеска. За шелковым занавесом в покоях журчит фонтан. Капельки падают в яшмовую чашу. Женоподобный раб-сириец, завитый, умащенный розовым маслом, вдохновенно читает по книге стихи Паллада: «Став христианами, боги — владыки чертогов Олимпа здесь обитают теперь…» В горле у него першит от волнения, но он не смеет нарушить этикет и откашляться и только повышает голос, стараясь пафосом строк искупить изъян исполнения: «Чужд я надежде, не грежу о счастье, последний остаток самообмана исчез…»

Там, за шелковым занавесом, где журчит фонтан, на постаменте в резном кресле сидит худенький смуглый Мальчик с угрюмым лицом. Болтает ногой в сандалии, не достающей до пола, гладит огромного свирепого на вид, но вконец обленившегося от сытой жизни пса. Занавес отдергивается, и толпа слуг и рабов бесшумно окружает мальчика плотным кольцом. Он испуганно вжимается в спинку кресла, стискивает подлокотник потными пальцами. Но страх его напрасен: на специальных деревянных распялках слуги несут своему юному императору златотканые ризы, парадный плащ-таблион из драгоценной парчи. Мальчик покорно склоняет голову. На темные напомаженные вихры его возлагается императорский венец — солнце горит золотым, синим, рубиновым в его самоцветах. Чужд я надежде…

— Что с вами, вам плохо? ..Последний остаток самообмана исчез.

— Павел, что случилось? Вы меня слышите? Вдохните, вдохните глубоко…

Пелена… Неяркий дневной свет. Белое за окном. Туман. Женское лицо, склонившееся над… Эта женщина, эта девушка хочет знать, что происходит…

— Откиньте голову. Вот так. Что, снова приступ, головокружение? — Нина осторожно трясла Павла за плечо. — Вдохните. Я сейчас форточку открою, тут очень душно.

— Подождите, не уходите никуда. — Он сжал ее руку. — Ну вот, все прошло.., кажется… — Это спазм сосудов. Вы перенервничали, утомились. — Нина мягко освободилась. — Вам надо отдохнуть.

— Разве здесь можно отдохнуть?

Нина не ответила. Каков должен был быть ответ — она не знала. Отошла к столу — его поверхность сплошь занимали плоские коробки и футляры из черного и алого сафьяна. Местами их уголки были потерты и обтрепаны, сафьян на крышках был испещрен сетью трещинок.

— Хотите взглянуть? — спросил Павел. — Вот вся наша за некоторым исключением коллекция перед вами.

Он грузно поднялся, обошел стол, встав напротив Нины, начал медленно открывать футляры — тусклые золотые, серебряные, медные, позеленевшие от времени гнутые, деформированные, неровные кружки древних монет. Впечатление было такое, что вы нашли клад в сундуке. Только сундука никакого не было и в помине. А может, когда-то он был, но остался в подвале разоренного войной трансильванского замка, забытый контрразведкой как ненужная рухлядь.

— Вот это бронзовая монета императора Константина Великого, отчеканенная в Риме еще до Миланского эдикта. Здесь четыре монеты царя Антиоха, это византийские монеты времен крестоносцев. — Павел смотрел на Нину, видимо, тайно наслаждаясь произведенным впечатлением. — Вот оболы и сестерции Боспорского царства, вот редчайшая готская монета из Крыма — подражание римскому денарию с выбитым «идущим Марсом».

«Марс» — бог войны был похож на человечка-огуречка: ручки, ножки — все прочерчено резцом, как бы детской неумелой рукой.

— Возьмите их, монеты созданы для наших рук. — Павел осторожно извлек из бархатного гнезда золотую монету и снова, как тогда, в первый раз вложил ее в ладонь Нины. — Золотой солид — считайте, что это была самая главная, самая твердая мировая валюта раннего Средневековья. Это солид императора Ираклия, видите, тут на аверсе монеты его бюст? А вот это монеты времен царствования

Его сыновей: Константина, Ираклия, Феодора. Совместное их царствование было очень кратким, длилось всего несколько месяцев, и подобных монет было отчеканено мало. Теперь они чрезвычайно ценятся нумизматами. — Говоря все это, он пристально смотрел в лицо Нины.

— Странно, я помню, вы говорили, и я еще тогда подумала, — она дотронулась до золотых тяжелых кружочков, — вообще странно это.., столько веков прошло, а мы держим их деньги в руках… И потом еще…

— Что?

— Да вот вы называли их имена: Ираклий император, его сыновья Константин, Ираклий, Федор… И здесь.., здесь ведь у вас то же самое.

— Вас это удивляет?

— Удивляет. Такие совпадения.

— Чтобы еще больше добавить совпадений, скажу, что в той семье были не только братья, но и сестры — дочери императора. К сожалению, у всех у них была трагическая судьба.

— Почему?

— Потому, что все они погибли вскоре после смерти их отца — императора Ираклия. Он выиграл страшную войну с персами, которая в те времена для Византии была самой настоящей отечественной, так как велась во имя освобождения из плена Креста Господня, увезенного персами из Иерусалима. Ираклий победил в той войне, погасил священное пламя Авесты, горевшее в храме почти две тысячи лет, утвердил, насадил торжество христианства. В его царствование велась война с арабами, проводились страшные гонения на иудеев. Он беспощадно расправлялся со всеми, кого считал врагами государства. Всюду ему мерещились заговоры. И он отвечал на них казнями, репрессиями. Наверное, ему казалось, что только так он сможет укрепить и обезопасить свою власть и огромную империю. Но, когда он умер, все рухнуло. В своей жизни он совершил много ошибок, но одну роковую: он имел детей, причем от разных жен, от разных браков. — Голос Павла звучал тихо. — Вот эта монета была отчеканена в месяцы совместного правления его старшего сына Константина и его младших братьев. Вскоре Константин, которому было тридцать лет, умер от яда. В отравлении подозревали его братьев-соправителей, которым в то время было одному пятнадцать, другому десять лет.