* * *

Это была мать Розалинда. Потом его долгие годы потрясало именно это: это мать Розалинда хихикнула у него за спиной, а потом ударила. Его заместительница, священница с Земли, которая училась у него и которой он больше всех доверял. Клон, подставное лицо.

Он пришел в себя в помещении без окон, привязанный к койке. Безуспешно попробовал освободиться, и его едва не вырвало от резкой боли в затылке. Светлые волосы на его голове были влажными на ощупь.

– Где… – с трудом выговорил он.

– Вы в одной из лабораторий клонирования, – ответила мать Розалинда.

Она была не в рясе, а в белых брюках и красной блузке, в соответствии с последней лунной модой, несмотря на плотную земную фигуру. Благодаря уличной одежде ее кожа казалась не такой темной, как оттененная светлой рясой, и выглядела она гораздо моложе. Гюнтер предположил, что ей лет тридцать пять. Если, конечно, это ее первая жизнь.

– Была ли у вас когда-нибудь душа? – прошептал он, но она не ответила.

Она разговаривала с высоким мужчиной земного индийского происхождения; несколько поколений на Луне удлинили его кости. Он возвышался над ней, пока они шептались; как показалось Гюнтеру, мужчина бранил ее за то, что она его ранила.

– Удар мог повредить мозг, – сказал мужчина с легким акцентом Северной Луны, где жило большинство выходцев из Юго-Восточной Азии.

– Он выше меня, – ответила Розалинда. – Я не хотела с ним драться.

– Никаких оправданий. Ты моложе и сильнее. Мне нужно его осмотреть и убедиться, что можно снимать карту мозга.

– Осторожнее. Он будет сопротивляться, – предупредила она. – Он пришел в себя.

Мужчина, улыбаясь, наклонился к Гюнтеру.

– Здравствуйте, отец Орман. Как вы себя чувствуете?

Гюнтер закрыл глаза и начал шепотом читать «Аве Мария».

И вновь открыл глаза, когда почувствовал прикосновение рук к своей голове. Он сморщился, вначале с отвращением, потом от страха, когда руки надели ему на голову медный обод. Он попробовал сопротивляться; комната накренилась и завертелась, голова горела как в огне. Он повернул голову, и его вырвало на мужчину.

Дрожащий, весь в холодном поту, Гюнтер больше не мог противиться мужчине, все туже стягивающему обруч на голове. Он быстро нагрелся от соприкосновения с кожей.

– Больно не будет, мы только снимаем ваши жизненные показатели, – сказал мужчина, не обращая внимания на облепившие его рвотные массы.

Гюнтер хотел заговорить, но не сумел произнести ни слова. Голова кружилась, обруч нагрелся выше температуры тела; Гюнтер начал вспоминать свою жизнь: как рос на Луне, свое первое причастие, мучения и чудеса первого посещения Земли, день, когда его назначили в единственную католическую церковь на Луне.

Он то терял сознание, то приходил в себя. И был уверен, что его чем-то опоили: он больше не чувствовал боли.

Он вспомнил и свои грехи, мелкие кражи в детстве, резкие слова, причинявшие боль тем, кого он любил, времена, когда его проповеди толкали людей на неправедные поступки, – тогда его намерения не были столь чисты. Он со стыдом вспомнил, как в семинарии напился и прелюбодействовал с подругой, которая тоже готовилась стать священником. Это была ее идея: «Просто, чтобы узнать, от чего мы отказываемся», – но он с ней особо не спорил.

«Жизненные показатели». Вдруг он понял, что это ложь. Это не был прибор для считывания жизненных показателей, у него снимали карту мозга, хотели скопировать его существо, но лишить души. Он опять попробовал сопротивляться, волосы, казалось, слиплись от крови. Снова закружилась голова, воспоминания стали еще живей, постыдные казались ярче остальных.

Прежде чем потерять сознание, он с благодарностью подумал, что надвигающаяся тьма может означать смерть.

* * *

Немного погодя отсутствие боли заставило его открыть глаза.

Хронические боли старости – то, к чему привыкаешь как к факту. Просыпаешься с болью в спине, встаешь утром, и твои суставы громко приветствуют тебя – все это и прочие недуги старости. Гюнтер слышал, что на Земле, где тяготение выше, эти болезни чувствуются еще острее, но считал, что ему и так несладко.

А вот сейчас он проснулся, чувствуя себя отлично. Он был абсолютно здоров. Руки Гюнтера потянулись к голове; он думал, что нащупает повязку, но нащупал только густую шевелюру. Провел рукой по лицу и не нашел морщин, а обратная сторона кистей была белой, без старческих пятен.

Он на мгновение удивился звуку, который слышался в комнате, но сообразил, что этот пронзительный вой попавшего в капкан зверя издает он сам.

Он забился, упал с кровати и ударился о плиточный пол. Вчера при таком падении он сломал бы бедро. Он был голый и увидел, что у него молодое здоровое тело.

Они это сделали! Не могу поверить, что это возможно, гореть им за это в аду, о Боже, чем я так прогневал Тебя?

В его панику вторглась Розалинда, открывшая дверь. Он шарахнулся от нее, спрятался за кровать, прикрывая гениталии и отводя взгляд.

Она недовольно посмотрела на него.

– Перестаньте. Я все это видела уже много раз, – сказала она.

На мгновение в нем поднялся страшный гнев – она, монахиня, видела обнаженного мужчину! Но потом он вспомнил, что монахиня она мнимая. Вполне вероятно, что, притворяясь монахиней, она вела развратную жизнь.

Из скромности он продолжал правой рукой прикрывать гениталии, а левой потянулся к кровати, чтобы взять простыню и закутаться в нее.

Розалинда сама сдернула эту простыню и набросила на него.

– Неважно. Вы привыкнете. Понадобится время, чтобы акклиматизироваться после первого пробуждения. Как вы себя чувствуете?

– За это ты умрешь, – прошептал он. – Убийца, губительница душ, мразь.

– Осторожнее со словами, Гюнтер. Каждое слово, произнесенное вами против клонов, теперь оборачивается против вас, – сказала она. – Разве вы не видите? Я не убила вашу душу; вы в точности такой, как раньше, только тело стало молодым и здоровым.

– Как ты могла так поступить со мной? Я поддерживал тебя. Я пригласил тебя в свою церковь!

– И все это время называли таких, как я, мразью, – холодно ответила Розалинда. Отодвинув стул от стола, она села. – Всякий раз как у меня возникало к вам теплое, дружеское чувство, вы губили его, называя меня бездушным уродом.

В его груди фейерверком вспыхнул адреналин. Милостивый Боже, он забыл, как это – чувствовать такую силу.

– И чего ты ждешь от меня сейчас? Хочешь, чтобы я встал и провозгласил: «Аллилуйя! Я клон-священник, клоны замечательные, у них есть душа, и они любимые Божьи создания!»?

– Сойдет для начала, – ответила она. – Подумайте: если вы станете первым главой церкви, который распахнет все двери клонам, прихожане столетиями будут слушать ваши проповеди, приносить десятину, оказывать поддержку. Большинство клонов очень хорошо умеют распоряжаться деньгами, они за свою долгую жизнь сколачивают большие состояния. А ведь церкви именно это нужно? Пожертвования? Десятина?