Он растер лицо.

– Трудно думать о той поре. Взлом превратил мою прошлую жизнь в сон или в чьи-то чужие воспоминания. Изредка я испытывал глубокое негодование из-за того, кем стал. Охотясь, я пытался черпать в этом силу. Я твердо знал одно: нам не предназначено подменять Бога! Не знаю, убивает ли клонирование душу, но знаю, что сам акт клонирования противоречит воле Господа.

На этот раз стаканчик бросила в стену Джоанна, заставив его вздрогнуть.

– Меня тошнит от этого довода! Я слышала его век за веком. Подменять Бога… Вольфганг, мы пытались подменять Бога, когда люди поверили, будто можно изменить пол ребенка, занимаясь сексом в определенной позе. Мы подменяли Бога, когда изобрели контроль над рождаемостью, амниосинтез, кесарево сечение, когда развивали современную медицину и хирургию. Полеты – игра в Бога. Борьба с раком – игра в Бога. Контактные линзы и очки – игра в Бога. Искусственное оплодотворение. Гормональная терапия. Операции по смене пола. Антибиотики. Почему ты считаешь все это нормальным, а клонирование – проблемой?

Она продолжила, прежде чем он сумел ответить.

– И ты наверняка знаешь, что не стал другим. У тебя серьезные травмы – да. С тобой ужасно обращались. Ты оскорблен. Несколько десятилетий терапии тебе, вероятно, пошли бы на пользу. Но ты остался собой. Твоя душа никуда не исчезла.

– Откуда ты знаешь? – напряженно спросил он. – Поразительно, как люди, не верящие в высшую силу, убеждены, что знают абсолютную истину, что их мнение поколеблет тысячелетия глубокой веры. Откуда ты знаешь, что в моей душе?

– Знаю, потому что тоже прошла через это. Меня клонировали много раз, иногда в трудных обстоятельствах, и я знаю, что осталась прежней!

Голос его звучал глухо, он прищурился.

– Тебя когда-нибудь взламывали?

Джоанна осеклась. Она открыла рот, потом закрыла.

– Значит, нет, – сказал он.

– Насколько мне известно.

– Тогда ты не знаешь, каково это. Ты не знаешь, каково чувствовать в себе перемены.

– Это только цифры. Если концепция души так сильна, как могут цифры изменить ее, позволить математике фундаментально переделать нас?

– Думаю, мы закончили.

Он поднял с пола оба стаканчика и положил их в кухонную раковину.

– Ты пришел сюда! Ты хотел избавиться от тайн! Почему ты позволяешь своему гневу управлять собой? – спросила она, глядя на него в упор и сложив руки на груди.

– Это больше не обсуждение, это преследование по религиозным мотивам, – сказал он.

– Клоны уже давно отлучены от церкви! Ты сам за это боролся. Ты кривишь душой, лжешь! Ты священник, но тебя выбросили из церкви, но ты по-прежнему веришь, но у тебя нет души. Ты приверженец веры, требующей «не убий», но охотишься на хакеров. Как ты совмещаешь в себе все это? Разве человек, у которого есть душа, может тревожиться о том, есть ли она у него?

Вольфганг глубоко вдохнул, чувствуя, как в нем вскипает ярость.

– Человек без души будет оплакивать ее потерю каждый день своей жизни. Человек разъяренный, которому нечего терять, может охотиться – он больше не боится попасть в ад. Меня нельзя спасти, Джоанна. Нельзя исповедаться в потере души. Невозможно покаяться, когда внутри нечего исцелять.

И тут она сделала нечто неожиданное. Обняла его. Он застыл, не зная, что предпринять, но она не отпускала его. Она была гораздо ниже его ростом, ее голова доходила ему до груди. Ее волосы, как мягкий ореол, щекотали его подбородок.

– Ты так долго страдал, – сказала она.

Он сел на край ее кровати, неловко усадив ее рядом. Ему казалось, что внутри у него что-то сломалось, что-то такое, что до сих пор было туго натянуто, сжато – казалось, навсегда.

– Тебе сейчас нельзя оставаться одному, – сказала она. – Почему бы тебе не остаться здесь?

Он кивнул, и она отпустила и помогла лечь головой на подушку. Спустя мгновение он крепко спал.

День четвертый

Он проснулся, когда в комнате стало светлеть: наступал искусственный рассвет. Джоанна спала в своем кресле, уступив кровать ему. Она сняла протезы и казалась очень маленькой. У нее было спокойное неподвижное лицо, и он неожиданно испытал к ней теплое чувство. Он ждал, что ему станет стыдно за то, что он сорвался, ждал, что разозлится – ведь он показал ей свою уязвимость, но ничего не произошло.

Она, должно быть, услышала, как он ворочался, потому что открыла глаза и улыбнулась.

– Как ты себя чувствуешь?

– Лучше, – ответил он. – Гораздо лучше. На самом деле…

Глаза ее широко раскрылись, она села в кресле.

– РИН, ты всю ночь следил за медотсеком?

– Конечно. Мария навестила пациентов, потом ушла. Все еще спят, – сказал ИИ.

Джоанна обмякла от облегчения.

– Спасибо, что последил за ними. Скоро буду.

Наступила тишина, и Вольфганг решил, что РИН отключился. Потом ИИ сказал:

– Думаю, вам нужно идти в медотсек. Немедленно.

* * *

Катрина терпеть не могла сны о войне.

Она ненавидела, когда сны переносили ее на поле боя, где ей оторвало ноги шрапнелью. Тогда она опять чувствовала боль в ногах. В других снах она была сестрой милосердия, выносила однополчан из опасной зоны, перевязывала раны. Однажды она делала умирающему солдату укол адреналина, чтобы запустить его сердце.

Катрина открыла глаз. Она находилась в медицинском отсеке. Вернулось воспоминание о вчерашнем дне. Катрина ощупала лицо: боль в глазу начинала требовать внимания. Врач поставила ей капельницу, но сейчас пакет был пуст, и она нетерпеливо вытащила иглу из вены. Где Вольфганг? Кровать справа от нее пустовала, простыни были смяты, в пятнах крови. Слева от нее на кровати спал Хиро. Сегодня ей предстояло судить его за нападение, избиение, мятеж, заговор и еще за многое, а потом решать, что с ним делать. Вольфганг мог бы заняться этим. За Хиро она увидела лицо, знакомое ей лучше прочих.

Ее клон по-прежнему спал в коме, по-прежнему надежно хранил свои тайны. Эта Катрина знала. Знала, кто напал на нее, вероятно, знала, кто убил всех остальных. Она и сама могла отдать такой приказ.

Катрина больше не видела в этой женщине себя. У этой женщины другая последовательность событий, другой опыт, и она никогда этого не отдаст. Эгоистка.

Она вздрогнула, снова вспомнив свои сны. Ее прежняя нанимательница Салли Миньон предлагала нанять хакера, чтобы убрать худшие военные воспоминания, но Катрина отказалась. Она не хотела, чтобы кто-то копался в ее сознании, и ей были нужны эти воспоминания. Никогда не знаешь, когда они могут пригодиться.

Она осмотрелась, прикидывая, сможет ли встать. Голова кружилась, иногда сильно болело лицо. Джоанна не оставила ей ничего похожего на ночной горшок, – плохо, потому что вдобавок Джоанна накачала ее разными жидкостями, и ее мочевой пузырь был неприятно полон.