до целей, даже если перед этим придётся много раз упасть. Это и была сущность Джулиана Берга, заряжать энергией весь мир и двигаться только вперёд, всегда иметь цели, всегда уметь видеть свет, всегда излучать любовь. И хотя в последнее время Жан говорил, что свет Джулиана потускнел, так как он слишком буквально воспринял необходимость принятия анти-жизни, Райан не замечал этого, Джулиан уже при жизни становился воплощением его идеального человека, но слишком недолговечным, и это его совсем не устраивало. Райан знал, что никогда не остановится, даже если ему потребуется вся его жизнь.

Поскольку сейчас ничто не мешало Райану сосредоточиться на самом важном (относительно не мешало, ведь он всё-таки довольно много работал по организации выставки и всё же участвовал в рабочей жизни своего фэшн бренда), нужно было наконец-то решить вопрос с мраморным сердцем. Оно не могло вот так болтаться без дела, оно принадлежало скульптуре, так что он всё сильнее давил на Жана, что тот создал её неполноценной. Это было сердце скульптуры, почему тогда оно находится у него в руках, негодовал он? Разве он бросает свои проекты полусырыми, разве он может выставлять в галереях незаконченные работы? Ланже всегда было, что ему возразить, но Райан не сдавался, и дебаты велись уже такими острыми, что Жан избегал с ним встречаться, даже по более официальным вопросам. И Райан решился на более радикальные меры.

Райан приехал в мастерскую к Ланже без предупреждения, но зная точно, что тот сегодня находится именно там. И приехал он в этот раз без бутылки дорогого вина и корзинки с французскими закусками, в этот раз в его корзинке лежал всего лишь один предмет, и был он изготовлен из мрамора. Когда удивлённый Жан принял его, окружённый глыбами светло-серого мрамора, Райан уже понял, что не прогадал, он застал этого самоуверенного скульптора врасплох, когда тот был в творческом процессе, он знал, что Жану нельзя мешать, так что тот будет несобранным и не таким сильным в плане морального духа.

Когда Райан уверенным шагом направился к зажжённому камину (во многих старых домах Нью-Йорка они были не просто частью интерьера, но и функциональными устройствами, дарующими тепло и чувство романтики), Жан насторожился, потому что Райан с ним даже не поздоровался и не снял верхнюю одежду. И когда он вытянул из корзинки, в которой всегда приносил дорогущие закуски мраморное сердце, Жан побледнел.

– Какой смысл болтаться этому куску мрамора в моей галерее? – кричал Райан, чтобы его звонкий голос эхом отдавался в этом огромном полупустом помещении. – Моя галерея – никакая не кунсткамера, и нет в ней места всяким уродствам или мёртвым органам. Ты только раздразнил моего Джулиана этой живительной искрой, а что толку, он даже не может ощутить своё сердце, потому что оно принадлежит не ему! Так что лучше быть подальше от искушения, нафиг сжечь его и забыть весь этот бред.

– Постой! – крикнул Ланже, как Райан и предвидел. – Ты не можешь уничтожить его, я его сделал, и мне распоряжаться его дальнейшей судьбой.

– У нас с тобой даже контрактов не было, касаемо этого сердца, – напомнил ему Райан. – С чего бы мне тебе его отдавать? Какой оно имеет смысл для тебя, отдельно от Джулиана? Да это просто кусок отделанного мрамора, вот что это, как и сама скульптура Джулиана, которая так нуждается в этом символе жизни!

– Не надо его уничтожать, – снова попросил Жан. – Ты меня достал своими просьбами, но в этот раз я тебе уступлю, но у тебя окончательно крыша едет, это сердце не сделает Джулиана более живым! Ты лучше довольствуйся настоящим Джулианом и не пытайся из моего мраморного совершенства создать бога, мы не нужны этим скульптурам, они полноценны даже без нашего присутствия!

– Ты прекрасно знаешь, насколько Джулиан – исключительный случай, – ответил ему Райан, пытаясь скрыть улыбку, что так быстро одержал победу. – Скульптура нуждается в этом, я нуждаюсь в этом, Джулиан нуждается в этом, и, в конце концов, ты нуждаешься в этом! Кому как не тебе не желать бессмертия своего творчества, а ведь это и есть наша цель! Все художники – эгоисты, и ты хочешь стать уникальным, потому что твои работы отображает тебя самого, а все мы хотим быть признанными, исключительными. Жан, кого бы ты из себя ни строил, ты ничем не отличаешься от толпы бездарных позёров, которые только и выискивают в сети свои имена. Разве ты не хочешь стать частью этого? Разве ты сам не мечтаешь покорить вечность?

– Мой эгоизм не играет никакой роли в твоём безумии, – парировал Ланже, забирая из рук Райана свой анатомический шедевр. – Я не хотел этого делать по одной простой причине, это – дурной знак. Всегда, когда я менял свои готовые работы и вмешивался в их внутренний мир, случались несчастья, они как будто проклинают меня за то, что я переиграл в богов. Остановись, они твердят, ты уже довёл нас до совершенства, мы познали всё, так зачем же ты вмешиваешься? Я предупреждаю тебя, ничем хорошим моё вмешательство не закончится. Но я умываю руки, это будут ваши несчастья, в данном случае я просто посредник.

– Как скажешь, – ухмыльнулся Райан, посмеявшись в глубине души над суеверностью Ланже. Но дело было сделано, осталось только договориться, в какой день мраморный Джулиан получит своё сердце.

27

Джулиан волновался после того, как Райан сообщил ему, что Ланже сдался и согласился внедрить его скульптуре мраморное сердце, что-то в этом было неописуемо извращённым, хотя он не понимал что именно. Да, его слегка выбил из колеи тот случай в морге, но всё равно ему становилось не по себе, когда он представлял, как Жан будет потрошить его скульптуру. И обязательно ли ему при этом присутствовать? Да, конечно, он должен не только смотреть на это, но и прочувствовать, и он понимал, что опыт будет сильным, наверное, ни с чем несравнимым, возможно даже болезненно экстатическим, но разве это не будет высочайшим символизмом того, что они даруют жизненную силу его мраморному отражению? Все пережитые по этому поводу эмоции окупятся, потому что результат должен создать между ними ещё более глубокую связь. Конечно, он понимал, что это реально лишь символический акт, и они не пробудят этим чудовище Франкенштейна.

Ему было из-за чего париться помимо предстоящей хирургической операции скульптуры, потому что после того, как совет директоров обсудил возможность его повышения, он был по горло в новых проектах, и никогда они ещё не были такими сложными,