телом после смерти, хотя пока что он не видел своего конца, он ещё не готов, он найдёт способ не умирать. Скульптура Джулиана дразнила его вечностью, и он раскусит её тайны. Он решил завещать своё тело Жану Ланже, чтобы тот смог уже сделать полноценную скульптуру с каждым органом, с каждой веной внутри, с каждой перекрученной мышцей. И Ланже заполнит его статую этими мраморными внутренностями, вдохнув в неё ещё больше жизни, это будет прекрасная кода почтить его. Но когда он вышел в тот день от юриста, сердце его ликовало, он был вечным, вечным, вечным, и в теле и в духе, он был в шаге от того, чтобы принять вечность!

Он даже решил пригласить Жана к себе в гости, ведь тот тогда продинамил новоселье, обещая, что обязательно найдёт время как-нибудь, чтобы посмотреть, что за домик он облюбовал как своё семейное гнездо. Джулиан понимал, что для Жана это был всего лишь оборот вежливости, этот скульптор никогда не стремился к фамильярным отношениям со своими американскими знакомыми (почему-то Джулиан не мог назвать Жана своим другом, слишком много тайн в нём было, а между друзьями это непозволительно). Он понимал, что придётся проявить настойчивость, чтобы тот уже не отвертелся. Жан всё время находил отмазки, Джулиан знал, что на нейтральной территории или в его мастерской он бы с радостью его принял, даже без Райана, но на чужой территории (личные пространства) он чувствовал себя некомфортно. А Джулиану нужно было именно это чувство защищённости, что именно он был тот, кто ведёт разговор и контролирует его.

Конечно, он даже не надеялся узнать тайны этого странного человека, который всем пытался внушить, что в нём вообще нет никаких загадок, но ему хотелось, чтобы Ланже оценил его, как он за последнее время вырос. Тут он был в своей среде, здесь никто на него не давил, никто не засасывал в мраморные призрачные сады, и это должно было сыграть ему на руку. Жан согласился забежать к нему только тогда, когда Джулиану удалось с помощью главного редактора архитектурного журнала, в котором вышла пухлая статья про его дом выцепить на несколько недель раньше каталог с образцами итальянского мрамора, где можно было заранее зарезервировать заинтересовавшиеся виды. Так что всё было готово к приёму гостя. Джулиан даже выбрал день, когда Майкл был на сцене, и пока его возлюбленный вернётся домой, пройдёт много-много часов, всё-таки они сейчас жили не на Манхэттене.

Просто одетый, скромный, улыбчивый, Ланже вскоре стоял на его пороге и делал комплименты отделке дома и стильному современному фасаду. Внутри они обсудили качество кожаного дивана, на котором сидели, поспорили о бежевом цвете стен (цвет марципана или морской гальки?), пролистали с интересом каталог и нахваливали антипасти, которые прямо таили во рту. Даже без Райана они смело могли поддерживать эти темы вежливости, и Джулиану нравилось, что наконец-то он может сам вести разговор, потому что при Райане он был всегда в стороне, и Жан явно прекрасно понимал, почему Джулиан себя так уверенно чувствует. Не стоило так явно показывать своё превосходство и довольство, Джулиан понимал. Иначе Жан может просто уйти, или закрыться или игнорировать то, что так для него важно.

Итальянские закуски и коктейли Манхеттен всё же сдвигали дело с мёртвой точки, не век же им тут обсуждать длину ворсинок ковра под ногами, или какое флоат-стекло лучше использовать для столов. И хотя Джулиану было интересно общаться с таким всесторонне развитым и адекватным собеседником, он жаждал узнать что-нибудь, что помогло бы ему лучше понять посыл собственной скульптуры, ведь её сделал именно этот художник. Было даже странно, что между ними не сидит его мраморный двойник, как будто они были простыми людьми.

– Ты изменился, – наконец-то признал Ланже, и эти слова дали в голову Джулиану, как залпом выпитый бокал абсента. – Ты преодолел свои болезненные страхи, не готов ли ты вновь посетить мою выставку в МОМА? Мои скульптуры скоро переезжают в Лос-Анджелес. Думаю, ты бы уже понял гораздо больше. Ведь для тебя гармония и дисгармония теперь стали чем-то вроде синонимов…?

Это было неожиданно, Джулиан почему-то давно не вспоминал те чувства, которые накатывали на него после взаимодействия с теми скульптурами, которые вывернули его душу в Париже много лет назад. Он не успел ответить, как Жан продолжил. – Теперь ты понимаешь, что скульптуры были всего лишь символом твоего расставания с Райаном? И только поэтому ты их так болезненно воспринял, но именно это помогло тебе познать их глубже, так как ты лавировал между жизнью и не-жизнью в тот период. Даже в красоте ты видел уродство, даже в жизни замечал лишь то, что ведёт к тлению, и это создало практически фобию, когда ты оттолкнул это своё анти-существование. Сейчас вы с Райаном вновь на одной волне, думаю, вам была необходима пауза, чтобы прийти к этому состоянию открытыми и готовыми окунуться в новый опыт. Ты поглощён этим, не замечая, что всем заправляет Райан, он идеализирует тебя только потому, что одержим скульптурой, но тебе никогда не стать ей, ты же это понимаешь?

Эти слова быстро сняли с Джулиана чувство опьянения, это было больно, потому что он считал, что они с Джулианом неразделимы, и что он дополняет мраморную скульптуру, а она его. Жан был не прав! – Ты её лепил по моему подобию, вообще-то, и она не просто переняла мои качества, она впитала частичку моей души. В ней гораздо больше меня, чем ты думаешь, она и есть – моё отражение, только у меня есть преимущество перед ней, я – живой, и какой бы она ни была прекрасной, мудрой и гармоничной, живой она никогда не станет.

– Именно, – согласился с ним Жан, совершенно не задетый его резкими словами. – Цени жизнь, пока она у тебя есть, ведь только живой человек способен познавать мир, где есть место и жизни и смерти. Может быть, я и не прав, что разделяю вас, ведь ты – идеальное воплощение жизни, как и твоё мраморное отражение – идеальное воплощение смерти, вместе вы образуете прекрасное гармоничное нечто, что, вероятно, способны излучать лишь боги, если бы они существовали. Но будь осторожен со слиянием, и хотя я вижу, что ты уже отпустил все свои хаотичные привычки и способен нащупать по-настоящему важное, так легко попасться в ловушку непогрешимой безупречности, что обещает скульптура. Её красота – мертва, и даже если тебе кажется, что она познала все божественные тайны и пребывает в вечной экзальтации на