Познав такие истины, ему не терпелось показать миру ту красоту, которой он был достоин, её поймут всё равно лишь те, кто созрел к этому, а серая масса, которую не трогало настоящее искусство, его мало интересовала. Он бы не сожалел ни капли, если бы эти люди в один прекрасный день исчезли навсегда, оставив правление Землёй тем, кто ценил её и понимал глубоко. Его галерея была святилищем для светлых душ, не подверженных примитивным банальностям в качестве смысла жизни, те произведения искусства, что он выставлял сейчас и намеревался выставить в скором времени, были источником просветления, гармонизирующим хаос в душах людей. В какой-то степени и он чувствовал себя богом, когда отбирал те работы, которые будут выполнять функции просвещения.

Это был пик его социальной жизни, открытие новой галереи, и хотя он в целом не считал человечество просветлённым, многие были готовы к тому, чтобы принять частичку вечной красоты в своих душах, и он чувствовал, что нашёл своё предназначение. Даже его успешный дом мод сейчас казался лишь генеральной репетицией перед настоящим спектаклем. Его галерея света была завершением этапа чистилища, райские врата раскрывались в доме Райана Смита. Он даже не замечал того, что многие из новых работ были пропитаны духом такого отчаяния и тщетности глубинной пустоты, потому что все они, в конце концов, улавливали то чувство гармонии, которому их научил видеть Жан Ланже. Сейчас даже тема смерти, по сути, излучала прекрасный финал, и даже период тления размывался в его глазах эстета, когда цель была достигнута, гармоничное сосуществование полярностей, и это было прекрасно.

Ему даже не нужна была реклама, его первая выставка имела такой успех (и скульптура Жана Ланже сыграла в этом одну из ключевых ролей), что все с нетерпением ждали, какие новые сюрпризы готовит Райан в этот раз. Да, пришлось, конечно, заинтриговать всеми этими модными словечками в пресс-релизе, да и рекламная кампания всё же велась от лица его команды менеджеров, и они разбрасывались громкими словами. Но именно он был творцом этой галереи, именно он решал, что будет актуально. Он не думал о своей выставке, как о чём-то модном и современном, это было вне временных рамок и вне трендов.

Он настолько ощущал себя творцом, что уже диктовал свои правила, нелепые по отношению к ведению бизнеса, что его директор ему и говорил. Он, например, хотел, чтобы по определённым дням в галерею можно было войти только по дресс-коду, и дресс-кодом всегда будут костюмы его фирмы. К тому же неплохо было бы внедрить фейсконтроль, и не впускать некрасивых или пустых людей, но ведь критерии красоты очень индивидуальны, кто будет судить, кто сможет пройти, а кто нет? Да и как это объяснить, в мире нарастающей толерантности ко всему (в том числе и к уродству, увы и ах), он что, будет сам лично стоять и решать, кто получит проходку? Это было глупо. Сейчас стоило избегать расизма во всех его проявлениях, и Райана в итоге убедили в нелепости его задумок. Да, он сам может считать, что угодно, но он, как публичная личность, должен сохранять свою репутацию незапятнанной, иначе это крайне негативно может повлиять на весь его бизнес. Он не стремился сейчас заработать денег, эта галерея была его отдушиной, смыслом его материальной жизни, и если мир не созрел узреть красоту, которую он предлагал ощутить и прочувствовать, тем хуже для самого мира. А избранные всё равно оценят.

Его новый холостяцкий статус не изменил практически ничего, в последнее время он так мало уже общался по душам с Лео, что это просто как-то автоматически и ушло. Они даже не давали официальных комментариев по этому поводу в первое время, и лишь спустя несколько месяцев в прессе появилась скудная новость о том, что два великих человека в мире искусства разошлись мирным путём. Никто туда не копал, никто не выискивал в этом компромата, никто не выливал грязь, но в своих кругах, Райан это знал, имя Джулиана не раз всплывало, когда говорили о нём. Но слухи эти действительно были сдержанными, да и кого сейчас этим удивишь? И чего ему сейчас стесняться того, что у него может быть кто-то помимо Лео? Тут загвоздка скорее заключалась в том, что Джулиан был в серьёзных отношениях, тоже с весьма известным в своих кругах человеком. В его солидном возрасте иметь статус разлучницы, конечно, никуда не годилось. Но ведь они не были с Джулианом в отношениях, их связь была гораздо выше того, что сейчас пытались сформулировать под таким размытым понятием как «личные отношения». Он чувствовал себя прекрасно с этой тайной, она была лишь для них двоих, Джулиан был его вдохновением, его вратами в вечную жизнь, его отражением мраморного идеала, который принадлежал лишь ему одному.

Райан только сейчас ощутил стабильность в своей жизни, когда понял, что ему не надо никуда спешить, всё что он сейчас делал, было его желанием от начала до конца, погоня за статусом, деньгами и связями у него завершилась, а он теперь мог жить расслабленно. И мыслить тоже. Ничто больше не могло перевернуть его мир, всё он воспринимал спокойно, всё было ему по зубам, он жил в своё удовольствие, и он был полон решимости идти до конца в своих поисках вечности. У него больше не было ориентиров или авторитетов, он был творцом своей жизни, и именно он лепил её по своим прихотям. И новое мышление способствовало успешности гармоничной жизни, никогда он не ощущал вкус свободы таким сладким и уместным.

Через месяц после мраморной операции они встретились с Жаном Ланже, до этого не поддерживая целых четыре недели контакт, и это было для них рекордом, им всегда было, что обсудить с великим энтузиазмом. Инициатором встречи стал Ланже, Райан понимал, что тот должен отпустить первым весь негатив, что был высказан в тот злосчастный для него день (а для Райана блаженный), и оказался прав, избрав эту тактику. Судя по общему кругу знакомств, Жан Ланже пропал с радаров на этот месяц капитально, и Райан догадывался, что у того либо наступил творческий кризис, либо его переполняют креативные идеи, которые он пытается сформулировать. С творческими людьми такое случалось, особенно с безумно талантливыми. Райану было наплевать на чувства Жана, но талант он загубить не имел права, то, как он умел видеть во всём гармонию, даже в самых ужасных