Я двинулся по траве на цыпочках, стараясь не очень ее приминать. У корытца для птиц остановился. Оно было чище, чем моя кофейная чашка. Я пошлепал по воде руками.

На коврике у дверей красовалась надпись: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ДРУЗЬЯ. Я посмотрелся в дверной молоток как в зеркало. На моем отражении было выгравировано: ОЛТМАЙЕР. Помню, тетя Джен как-то схватилась с мамой, стоит ли использовать дверной молоток по прямому назначению. Именно это я и собирался сделать. Только вытру руки об куртку. Черт, все равно остались отпечатки.

Тетя Джен шла к двери целую вечность. В щелочку между занавесками она, судя по всему, посмотреть не удосужилась. Иначе с чего ей так удивляться при виде меня.

Взялась рукой за воротник и смотрит.

– Тетя Джен? – подал голос я.

– Харли, – выдала она наконец. – Извини. Ты меня напугал. Не думала, что ты так похож на отца. Да еще и куртка его.

– Вы меня приняли за призрак?

Она нервно хихикнула:

– Вроде того.

Я посмеялся вместе с ней.

– Дядя Майк на месте?

– Да.

– Получится у меня с ним поговорить?

Она подумала и ответила:

– А почему бы нет? Не вижу причины.

– И я не вижу.

Она придержала для меня дверь. Как всегда, на ней была мужская рубашка с карманами на груди. Сегодня рубашка была клетчатая.

Я вытер ноги о коврик у входа и извинился: вдруг я слишком многое себе позволил. Как до этого с дверным молотком.

Она улыбнулась:

– Коврики для того и существуют.

Рассказывай. Стоит мне уйти, как коврик тут же польют водой и схватятся за щетку.

– Я ни до чего не буду дотрагиваться, – уверил я с порога. – И садиться ни на что не буду. На мне грязь. Я сегодня работал во дворе.

– Это очень мило с твоей стороны, Харли, но можешь смело садиться куда захочешь. Здесь ведь не музей.

Тетя провела меня через настоящую гостиную. У мамы такой комнаты никогда не было. Интерьер – ну прямо шкатулка маленькой девочки: розовые и кремовые драпировки, абажуры с бом-бошками, хрустальные вазы. Единственный раз я видел, как она приглашает гостей зайти сюда, – на поминках по отцу. Никто тогда приглашением не воспользовался.

– Как тебе нравится работа? – осведомилась она, пока я покорно трусил рядом.

– Работы, – поправил я.

– Так как они тебе?

– Восхитительно. Я в восторге.

О чем бы таком спросить ее в ответ? Ничего не приходило в голову. Никаких хобби или клубов по интересам. Одна тема для разговоров: Майк-младший. Работать она никогда не работала, да и не было нужды. Дядя Майк на латании дыр в асфальте зарабатывал достаточно, а ребенок у них был только один.

Рядом с таким совершенством, как Майк-младший, братья и сестры испытывали бы жуткий комплекс неполноценности – так она объясняла свой выбор.

Бабушка не уставала повторять, что всему виной ее жуткий эгоизм, а мама всякий раз просила, чтобы я никому не передавал этих слов.

– Дом у вас такой чистый, – начал я.

– Спасибо, – поблагодарила тетя Джен несколько неуверенно.

Я знал: сейчас она обязательно покажет мне храм, посвященный сыну, и не обманулся в своих ожиданиях. Рядом с кухней находилась терраска, сюда непременно заводили всех гостей под тем предлогом, что это самая светлая и уютная комната в доме. И – ах, какая неожиданность! – персона сына заполняла собой каждый кубический дюйм помещения.

Пока я не побывал в святилище, мне казалось, что спортивные трофеи уместны разве что в вестибюле школы.

– Вижу, вы его по-прежнему любите, – произнес я, глядя на бесчисленное множество обрамленных фото и раззолоченных фигурок футболистов, так и норовящих соскочить со своих крошечных красно-сине-зеленых пьедесталов.

– Он ведь наш сын, – четко произнесла она.

– Не всякий так обожает своего ребенка.

На фотках этот ребенок был представлен во всех мыслимых футбольных позах: на бегу, принимая мяч, прорывая защиту, баюкая мяч на руках, точно младенца, и так далее.

– Вы только посмотрите, – вещал я, переходя от снимка к снимку, – он все может. Бежать. Сбивать с ног. Ловить мячик…

А вот в руках ружье. Рядом олень со вспоротым брюхом.

– Убивать…

Студенческие балы, весенние ярмарки, девушки…

– Сношаться… Неудивительно, что вы так им гордитесь.

– Пойду позову Майка. – Ее лицо пылало.

– Можно воспользоваться вашей ванной?

– Да.

Мочеиспускание длилось целую вечность. На стене висел рулон туалетной бумаги, прикрытый вязаной розовой нахлобучкой, из которой торчали пластмассовые голова и руки девушки. Довязка представляла собой как бы ее платье. Пока я мочился, кукла не сводила с меня пустых голубых глаз.

Отлив, я снял нахлобучку с крепления и надел себе на член. Поначалу ничего больше я с ней делать не собирался. Но тут мне бросилось в глаза, что у куклы есть грудь, а пластмассовые губы чуть приоткрыты. Мне понравилось, как она на меня смотрит. И руки у нее были раскинуты, точно ее кто-то только что повалил на спину. Я забрался ей под платье, и голова у нее закачалась, потянул посильнее, и платье съехало вниз, обнажив грудь. Кончилось дело тем, что я в нее спустил.

Забрать куклу с собой? Еще обвинят в воровстве. И я нацепил ее обратно на рулон, перемазав в сперме.

Дядя Майк, в потертых домашних джинсах и серой фланелевой рубашке, ждал меня в храме. Он вытирал руки посудным полотенцем.

– Привет, что ли, Харли, – выговорил он, уставившись на меня.

– Привет, дядя Майк.

– Ты так неожиданно. Дома все в порядке?

– Все прекрасно.

– Чем тогда могу помочь?

Дядя протянул полотенце жене, стоящей рядом.

Только не качаться.

– Хочу извиниться, – произнес я.

– Извиниться за что?

– За свое поведение. Мне не стоило выделываться перед тобой. Ты прибыл с добром, а я…

Выражение его лица смягчилось, не то что у тети Джен.

– И ты тащился за тридевять земель, только чтобы это сказать? – произнес дядя. – Позвонил бы лучше.

– Не люблю телефоны. Никогда не поймешь, слушают тебя или нет.

– Это правда.

Он сдернул с головы бейсболку, пригладил волосы и снова надел. Выпучил глаза, оглядел комнату.

Что ж ты так нервничаешь?

– Извинения принимаются, – повернулся он ко мне. – По правде сказать, я про это и думать забыл.