– Вряд ли так просто, Сережа. Подождем – скоро все прояснится. Я пойду распоряжусь насчет обеда. И пошлю Афоню к Трубецким: вдруг Сергей Петрович в городе – пусть приходят.

2

Обед был, по словам Марии Николаевны, скромный, а, по мнению Муравьевых, более чем достойный. Соленые грузди, рыжики и маслята с подсолнечным маслом; капуста квашеная с мороженой клюквой; огурчики малосольные; свекла тертая со сметаной, чесночком и кедровыми орешками; салат под домашним соусом «Сибирский провансаль»; строганина из нельмы и муксуна; паштет из лосиной печенки; стерляжья уха; медвежатина «огротан»; жареная лосятина с отварным картофелем и в завершение – арбуз, да не соленый, а свежий! Каждое блюдо, подаваемое принаряженными Груней или Афоней, сопровождалось пояснениями хозяев: грибы и клюкву собирали всей семьей, овощи и арбузы выращены в теплице самим Сергеем Григорьевичем, рыбу ловил он же, а вот медведя и лося завалили в тайге близ Урика Афоня со своим отцом. И даже масло для грибов и соуса отжимал старший Волконский из подсолнухов, поднявшихся в той же теплице.

– Солнца здесь предостаточно, – говорил Сергей Григорьевич, поднимая рюмку зеленого стекла с водкой самогонного производства за здоровье непрошеных, но весьма важных гостей, – но тепла по весне не хватает. Опять же заморозки… Вот теплицы и выручают. Не ради бахвальства скажу: многие в Иркутске опыт наш перенимают и весьма успешно.

– Это замечательно, уважаемый Сергей Григорьевич, но откуда у вас в начале весны малосольные огурчики и свежий арбуз? Каким чудом это объяснить? – не мог скрыть изумленного восхищения именитый гость.

– Это не чудо, ваше превосходительство, я в чудеса давно не верю. Просто есть специальный рецепт засолки и есть правила хранения. Первому меня научили русские сибиряки, а второму – один старый китаец, живший в Урике. Умер недавно, мир его праху…

Вернувшийся из гимназии шестнадцатилетний Миша и Леночка сидели напротив Екатерины Николаевны и то и дело бросали на нее восторженные взгляды, и каждый раз, встречаясь с гостьей глазами, Миша краснел и утыкался в тарелку, а Леночка тихонько хихикала над братом.

После обеда мужчины ушли в кабинет хозяина, Миша с большой неохотой отправился делать гимназические задания, а женщины уединились в комнате Марии Николаевны, небольшой, но очень уютной, где главной достопримечательностью было пирамидальное фортепьяно. Хозяйка усадила гостью на диванчик с гнутой спинкой и бархатной обивкой, Леночка тут же устроилась рядом, почти прижалась к Екатерине Николаевне, которая сама, в свою очередь, не сводила восхищенных глаз с моложавой и все еще красивой хозяйки дома.

Мария Николаевна села в кресло напротив и засмеялась, поймав взгляд Катрин:

– Милая Екатерина Николаевна, вы так смотрите на меня, что мне становится просто неловко.

Муравьева смутилась и покраснела:

– Простите меня. Не верится, что сижу рядом с вами. Мне еще в Туле про вас и Трубецкую рассказывали. Говорили – и так испуганно, шепотом, – мол, княгини-революционерки, сами пошли в Сибирь… А мне… мне так страшно было сюда ехать! Николя радовался назначению, а я чуть в обморок не падала.

– Я тоже очень боялась, – задумчиво сказала Мария Николаевна. – У меня ведь сын был маленький, Коленька, он родился уже после ареста Сережи. Представляете?! Всего два года прожил, Сережа так его и не увидел. С маленьким ехать не разрешили, да и родители мои не отпустили бы. Я колебалась, но Катюша Трубецкая поехала не раздумывая, а за ней и другие потянулись… Да-а, все боялись, но – видите: двадцать два года прошло, а мы живы, даже почти здоровы. И дети растут: у Трубецких – четыре дочери и сын, у нас вот – Миша с Леной… И Анненковы в Туринск уехали тоже с пятью детьми, говорят, там шестого родили. Вот какие молодцы! Оказывается, можно жить и не в хоромах. И природа тут замечательная, не то что в горах забайкальских! И люди очень даже славные… Надо просто верить, что все будет хорошо, и по мере сил поддерживать друг друга. – Подумала и добавила почти весело: – А еще лучше – поскорее рожайте, некогда будет бояться.

И – осеклась, увидев, как на глаза Муравьевой внезапно набежали слезы.

– Что с вами, Екатерина Николаевна, голубушка?

Что с ней? Она сама не знала. Хотя, нет… знала, догадывалась, интуитивно чувствовала… Не зря же заглядывалась на маленьких детей. Однажды в Туле, выходя из церкви, увидела, как на паперти простоволосая молоденькая женщина, почти девочка, кормила грудью младенца. Малыш выпростал ручку из тряпицы, в которую был завернут, сжимал крохотными пальчиками материнскую грудь и громко чмокал. Из уголка его маленького рта стекала тонкая молочная струйка. А мать улыбалась и покачивала его, слегка прижимая головку к податливой груди.

Катрин стояла и смотрела, не в силах оторвать взгляда от мадонны-нищенки, а та подняла на барыню огромные синие глаза, затуманенные невыразимой лаской и нежностью, и неожиданно в них плеснулся страх, и она свободной ладонью прикрыла, словно ожидая удара, головку ребенка.

Катрин очнулась, протянула руку – погладить нищенку по светлым спутанным волосам, но не решилась. Отдала ей все деньги, что были в кошельке, и не оглядываясь быстро ушла, боясь, что возникший в горле комок обернется нежданными слезами.

Да, она тосковала по своему ребенку. Наверное, время пришло, а с беременностью ничего не получалось. Она об этом прежде никогда не думала. В пятнадцать лет легко, без кокетства и смущения, отдалась Анри, и потом, за все бесчисленные их любовные встречи, испытывала лишь неописуемое наслаждение и блаженство, ничуть не тревожась о возможных последствиях.

С Николя было по-другому. Хуже или лучше – оценивать она не хотела, просто – по-другому. Осторожничать – и в мыслях не было, а беременность не наступала. Наверное, Бог за что-то наказывает…

Гостья отвернулась, платочком вытерла глаза и щеки:

– Ничего, Мария Николаевна, не обращайте внимания. Ресничка в глаз попала. Какое у вас фортепьяно необыкновенное!

– О да! – Хозяйка встала и подошла к инструменту. – Звук у него столь глубокий, что напоминает орган. И все из-за этой пирамиды. Вот послушайте. – Мария Николаевна открыла крышку, пробежалась пальчиками по клавишам.

Плотные, какие-то по-особому крепкие звуки, вырываясь из вершины деревянной пирамиды, уходящей под самый потолок, заполнили комнату. Казалось, звучала и сама пирамида, да, наверное, так оно и было на самом деле.

Потрясенная Катрин покачала головой:

– Это какое-то волшебство! Откуда у вас такое чудо?!

– Батюшка и брат Саша привезли из Германии или Австрии, точно не помню, мне в те поры семь или восемь лет было.

– А как оно попало в Сибирь?

– Опять же Саша постарался. Он и рояль Лихтенталь, что в гостиной стоит, сюда переслал. Фортепьяно тоже больше для гостиной предназначено, но не ставить же там два таких инструмента. Гостиная у нас замечательная, словно создана для концертов, да только вот слушателей маловато. Трубецкие заходят, я, кстати, хотела их сегодня пригласить к обеду, но Сергея Петровича нет, а Екатерина Ивановна приболела. Еще братья Поджио приходили частенько, Борисов Петр Иванович да Владимир Федосеевич Раевский наездами бывают, тоже декабристы, но от Иркутска далековато живут. Муханов Петр Александрович из Усть-Куды в Иркутск перебирается, уже квартирку себе присмотрел… Вот и все. А чтобы все вместе собрались – такого, почитай, ни разу и не было.