Букер Вашингтон был коренаст, с вьющимися волосами и типично негритянским лицом. Впечатление оказалось самым неожиданным — никогда мне не приходилось еще слышать оратора, которому дана была такая сила красноречия и такая власть над слушателями. Он выступал в тот день в зале, буквально ломившемся от публики. Прямота этого человека, его достоинство, наивная ирония его рассказов о борьбе негров за человеческие права в «стране господа бога» вызывали восхищение.

И теперь, когда я уже слышала Джорджа Бернарда Шоу, Ллойд Джорджа и других прославленных ораторов, я по-прежнему вспоминаю Букера Вашингтона с восхищением, хотя его способ решения негритянской проблемы в Соединенных Штатах — возвращение к земле и работа на ней — давно отвергнут как слишком примитивный. Пожалуй, Поль Робсон обладает тем же редким даром власти над слушателями, но кругозор его неизмеримо шире. Трудно забыть звучную музыку мощного голоса Робсона, но та же глубокая взволнованность судьбой своего народа, та же искренность свойственна была и Букеру Вашингтону.

В Нью-Йорке мне поначалу пришлось туго. Когда на улице я просила кого-нибудь указать мне дорогу, одни удивленно таращили глаза и, не отвечая, проходили мимо, а другие никак не могли понять, о чем я говорю. Люди с сомнением покачивали головами и так подозрительно отлядывали меня, что даже самый простой и вежливый вопрос: «Простите, пожалуйста, не скажете ли, как добраться до вокзала?» — стал казаться мне рискованным.

Часть моего багажа затерялась в пути, и я пробовала его отыскать. В конце концов кто-то сообразил:

— А, так это вам надо на станцию!

Но пропавший чемодан мне так и не вернули, хотя железнодорожное агентство отвечало за доставку багажа в Нью-Йорк.

Вдоль тротуаров высились сугробы. После ночного снегопада дворники чуть свет принимались за расчистку улиц. Но в гостинице, где я сняла номер, стояла удушливая жара. Если я осмеливалась выключить радиатор в своей комнате, в коридоре поднимался переполох, а вскоре раздавался стук в дверь и хозяйка сердито выговаривала мне за самоуправство. Когда вечером я выходила из дому посмотреть город, она сурово предупреждала меня, что в Нью-Йорке приличной молодой женщине не полагается бродить одной по улицам. В городе дня не проходит без убийства, добавляла она, а здесь живут все приличные люди, и нашей гостинице вовсе ни к чему дурная слава. Привыкнув дома ходить где и когда мне вздумается, не боясь никаких неприятных последствий, я приуныла, узнав, что в Америке дело обстоит по-иному. Друзей у меня в Нью-Йорке не было; я могла бы прибегнуть к своим рекомендательным письмам, но мне не хотелось навязываться незнакомым людям, так ничего и не добившись собственными силами.

Те несколько человек, с которыми мне довелось поговорить в гостинице, в большинстве были коммерсанты и их самодовольные жены, приехавшие посмотреть Нью-Йорк из провинции.

Их интересовало одно: «Где вы сегодня ели?» и «Что вы ели?» При этом они подробно описывали свои собственные трапезы — со смаком, точно заново пережевывая каждое блюдо. Я питалась в основном яблочными пирогами и сыром в кафе или ресторанах, где посетителям приходилось стоять за стульями обедающих и ждать, пока освободится место, поэтому не могла внести достойную лепту в эти послеобеденные развлечения. Лишь иногда из чувства самозащиты я придумывала какие-то необыкновенные гуляши в венгерском ресторане или блюдо из моллюсков, якобы съеденное в Гринич-Вилледж.

Собрав остатки мужества, я наконец пошла с рекомендательными письмами к редактору одного из ведущих журналов. Он принял меня с любезно скучающим видом, достаточно бесцеремонно, но пообещал прочесть те несколько рукописей, которые я принесла. Даже это было для меня достижением. Когда я пришла снова, чтобы узнать его мнение, он устало сказал:

— Ваши рассказы слишком австралийские. Это нам не подойдет. Нам нужно вот что: непременно о Соединенных Штатах, герой и героиня предпочтительно американцы, побольше любви либо какое-нибудь загадочное убийство и счастливый конец.

Для меня этот рецепт не годился. Вконец подавленная и расстроенная, я уже не могла заставить себя обратиться в другое место. Глядя на свое отражение в витринах магазинов, я казалась себе жалкой замухрышкой, чужой и совершенно неуместной в этом городе с его пышностью, наглой вульгарностью, с крайностями во всем — и в роскоши и в нищете. Я поняла, какой была наивной дурочкой, пустившись в эту поездку; никогда, твердила я, мне не добиться успеха в этой чуждой мне стране, среди людей, столь непохожих на мой народ.

Очутиться без средств здесь, в Нью-Йорке, — при одной мысли об этом меня охватил ужас. Вернувшись в гостиницу, я пересчитала деньги — их было мало, могло не хватить на дорогу домой. Англия была ближе, билет туда стоил дешевле. На следующее же утро я посмотрела расписание пароходов и помчалась в контору покупать билет во втором классе на первое же судно, направляющееся в Ливерпуль.

Много лет спустя американский издатель моих романов немало позабавился, услышав рассказ о первой моей поездке в Соединенные Штаты. От имени своего и своей жены он пригласил меня погостить в их нью-йоркской квартире, пообещав позаботиться, чтобы на этот раз у меня остались более приятные воспоминания о городе и его жителях.

29

Весенняя Англия и ласковый прием родных в Хантингдоншире вернули мне бодрость духа. Несколько недель заботливого их внимания, здорового сна, хорошей еды, прогулок по прекрасному саду, и я была готова к новому штурму Лондона, на этот раз не столь уверенная в ожидающей меня литературной славе, но с твердым намерением как-нибудь заработать себе на жизнь.

В Лондоне я нашла Робби, Самнер Лок, Леона Бродского и еще кое-кого из прежних друзей. Нетти Хиггинс и Вэнс Палмер успели встретиться в Бретани и пожениться. И опять все пошло по-старому: мы собирались, обменивались новостями, делились планами на будущее. Частенько мы подолгу простаивали в очередях за билетами в оперу или на русский балет; время от времени обедали в «Petit Savoyard» в Сохо. Потом из Австралии приехал Preux chevalier, и снова начались посещения театров и роскошных ресторанов.

Каждое утро я неукоснительно по нескольку часов проводила за письменным столом и рассылала статьи и рассказы по редакциям газет и журналов. Правда, рукописи возвращались с тем же удручающим постоянством, но я не позволяла себе впадать в уныние.

Одна приятельница, уехавшая за границу, оставила мне свою квартиру в Уэст-Кенсингтоне; и едва я перевезла свои пожитки, как в дверь постучали — на пороге стояла пожилая, очень приятная с виду женщина, голубоглазая и светловолосая. Она казалась таким милым, по-матерински заботливым существом и так умоляла нанять ее в прислуги