– Да какая же ты старая, Анна Ильинична? – искренне удивился боярин Морозов. – Юна ты еще, вся жизнь впереди. И красивая, всех сестер краше.

– Мне три-и-идцать уже-е-е!!! – еще горше завыла девица. – Кому нужна такая старая-а-а-а?! Я не в девках старых уж осталася! Я в бабки ветхие записана-а-а… Я тоже счастия хочу бабьего-о-о-о! Я тоже заму-уж хочу-у-у… Я тоже любви хочу-у-у… Ласки и детей хочу-у-у… У-у-у-у…

Подрагивая плечами, несчастная девица еще глубже зарылась лицом боярину в шею, протиснув нос между его шеей и воротником.

Борис Иванович пригладил ее по голове, по платку, продолжая обнимать. Он отлично понимал, что Анна Ильинична права. Коли даже первая красавица до двадцати замуж не вышла – на сию деву люди начинают смотреть с большим опасением, подозревая некие скрытые недостатки, каковые замужеству в должном возрасте воспрепятствовали. В тридцать… В тридцать девицу не брали уже просто по возрасту. Трудно надеяться, что немолодая невеста станет крепкой и здоровой, чадородной матерью. Жизнь и надежды боярышни Анны Милославской остались где-то далеко-далеко в прошлом. Теперь ей приходилось токмо влачить оставшиеся годы, смиренно ожидая конца судьбы.

– Мыслила, с Марией вдвоем век куковать будем… – еще раз всхлипнула несчастная. – Ан и она, дева старая, замуж выскочила… А любит-то как крепко-то-о-о-о. Счастливая-а-а-а…

Анна Ильинична снова заревела в голос.

Несчастное дитя без будущего и надежд…

Сердце Бориса Ивановича сжалось от жалости. Он еще раз провел ладонью по голове девицы, совершенно смахнув с ее волос платок, но тут же подхватил его, расправил и накрыл голову боярышни Милославской, спрятав сразу и волосы, и заплаканное лицо. Обнял за плечо и потянул из молельной:

– Пошли… Я знаю, куда тебе сейчас надобно…

Он спустился на этаж, вывел Анну Ильиничну на заснеженное нижнее гульбище, прошел по нему до храма Спаса на Сенях, толкнул церковную дверь.

– Савватий! Ты здесь, протопоп?

– Да пребудет с тобою милость Господа нашего, Борис Иванович, – в углу поднялся с колен монах, широко перекрестился и низко поклонился алтарю.

– Коли хорошо молиться о нас будешь, протопоп, его милость нас не оставит.

Священник укоризненно покачал головой, однако на дерзость сию отвечать не стал. Повернулся к иконостасу, снова размашисто перекрестился и смиренно спросил:

– Что привело тебя в храм Господень в сей неурочный час, боярин?

– Я желаю обвенчаться, Савватий. Ты способен совершить сие таинство?

– Вот уж от кого не ожидал так не ожидал, Борис Иванович, – повернулся к прихожанину священник, оказавшийся совсем молодым мужчиной лет тридцати на вид. Смуглым, узколицым, со впалыми щеками, небольшой остроконечной бородкой и большими темными глазами. – С чего ты вдруг решил жениться на старости лет?

– Все вокруг женятся, все вокруг радуются, – пожал плечами боярин Морозов. – Почему бы тогда и мне не испробовать сию шалость?

– Как учит нас Священное Писание, жена добродетельная радует своего мужа и лета его исполняет миром, – кивнул монах. – Я одобряю твое желание, Борис Иванович. Когда ты полагаешь свершить сие таинство?

– Сейчас, – ответил боярин Морозов.

– А кто невеста?.. – вдруг прошептала боярышня Милославская, наконец-то перестав всхлипывать.

– Ты, – ответил царский воспитатель и поднял ее руку. Снял со своего мизинца перстень с изумрудом и примерил к безымянному пальцу девицы.

– Ты хочешь взять меня замуж? – Голос Анны Ильиничны вдруг стал глубоким, почти утробным.

– Да, – кивнул Борис Иванович. – Ты смотри, кольцо аккурат по размеру. Можно будет даже не менять.

– Почему ты вдруг решил на мне жениться? – сглотнула великовозрастная девица.

– Все вокруг счастливы, все вокруг радуются, – ответил боярин. – Так почему бы заодно не сделать счастливой и тебя? Ты сказывала, тебе для сего достаточно выйти замуж? А я уже тридцать лет как вдовец. Препятствий никаких.

– Ты не шутишь, боярин? – не поверила в подобный поворот заплаканная девица.

– Господь свел нашего царя с Марией вопреки их судьбам и всем нашим стараниям, Анна Ильинична, – снял перстень с безымянного пальца боярин Морозов. – Токмо своею Божьей волей. Сие вышло столь очевидно, что даже я начал верить в провидение. Оное провидение сегодня дало мне совет жениться и привело тебя в мои объятия. Посему я готов рискнуть. Но ты, Анна Ильинична, с сим провидением не знакома и можешь отказаться в любой миг во время венчания.

– Нет… – мотнула головой боярышня.

– Нет так нет. – С явным облегчением царский воспитатель зажал перстни в кулаке.

– «Нет», значит, не откажусь! – нежданная невеста обеими руками вцепилась в пояс боярина Морозова и не позволила ему отступить ни на вершок. – Я согласна! Согласна…

– Коли так… – Борис Иванович отвел руку в сторону и разжал кулак. – Это наши обручальные кольца, протопоп. Начинай!

* * *

Когда двери церкви распахнулись снова, боярин Морозов уже поднимал платок, открывая свету заплаканное лицо Анны Ильиничны, осененное широкой счастливой улыбкой.

– Мы устали ждать, Борис Иванович! – громко сообщил князь Долгорукий, пропуская свою супругу вперед. – Никак не ожидал, боярин, что ты оставишь нас мерзнуть на улице, а сам предашься молитвам… – Он запнулся, смотря на царского воспитателя и сестру своей жены, неуверенно огладил бороду и сурово спросил: – Что здесь происходит?!

– Ты же знаешь, Дмитрий Алексеевич, – слегка повернул к нему лицо боярин Морозов. – Женщин никогда, ни на одну минуту нельзя оставлять наедине с чужими мужчинами.

А затем Борис Иванович наклонился вперед и крепко поцеловал боярыню Анну Морозову в горячие соленые губы.

7 февраля 1649 года

Москва, Кремль, Престольная палата Теремного дворца

Главная зала новых хором сияла золотом. Золотые стены, золотая лепнина, золотые своды, золотые лики святых, стоящих по кругу под самым потолком, покрытым сусальным золотом. И только три высоких сдвоенных окна переливались всеми цветами радуги, ибо были собраны из множества разноцветных стеклянных ромбиков.

В Престольной палате теснились вдоль стен множество бояр, иные из которых были одеты в драгоценные ферязи и даже шубы, иные – в немецкие кафтаны, а многие предпочли черные монашеские и расшитые святительские рясы. Так же разнообразно выглядели и женщины. Одни предпочитали носить самые обычные парчовые сарафаны, больше похожие на колокола, поверх которых были наброшены меховые охабни и шубы, другие одевались в платья с широкими пышными юбками и сильно приталенным верхом; с грудью, каковую не прятали под дорогими тканями, а приподнимали ими. Причем многие явственно, даже неестественно, перси свои преувеличивали. Дамы в немецких одеждах спасались от прохлады под подбитыми мехом плащами с собольей и бобровой оторочкой на вороте и по краям.