началась пьяная лихорадка. Белочка прибежала. Хуже всего было то, что организм не получал бухла.

– Чудо что за человек, – сказал доктор Лернер матери Шона. Он приехал в сторожку в конце недели, чтобы проверить швы Шона и его матери и посмотреть, хорошо ли заживает ее лицо после операции. – Учитывая, сколько он пьет, Саймон Игл должен был бы уже умереть, но в городе ходит молва о том, что он того стоит. Пьяница Саймон Игл или нет, но он мог бы работать за двоих. Но, учитывая его алкогольную зависимость… Думаю, его могло убить одно то, что он так резко завязал. Не говоря уже о повреждениях. Он блевал, пока не начала выходить только желчь, и, простите мне мой французский, высрал море. И он все еще продолжал облегчаться, пока с обоих концов не пошло одно и то же. Удивительно, что он смог выжить без алкоголя. Не говоря уже об увечьях, полученных от падения, и о том, сколько времени он пролежал там в таком состоянии.

Доктор Лернер осматривал мать в занавешенной «комнате» сторожки, чтобы обеспечить ей приватность, и хотя предполагалось, что Шон занят домашней работой, он слышал каждое слово. Шон был полностью уверен, что эта речь предназначалась именно ему, потому что добрый доктор Лернер даже не потрудился понизить голос:

– Если бы вы подождали еще день-два, прежде чем выразить свою озабоченность касаемо супруга, или если бы вы вовсе не потрудились этого сделать, можно сказать, для вас все закончилось бы куда более благополучно, миссис Игл.

Ответ матери прозвучал слишком тихо, чтобы Шон смог его расслышать, но доктор Лернер продолжил с нормальной громкостью:

– Да, сейчас он не пьет. Но, думаете, это продлится долго, после того как он выпишется из больницы и вернется домой? Все эти годы я делал вам одолжение, держа язык за зубами, моя дорогая, но однажды от вас не останется ничего, что я мог бы подлатать. Вам вряд ли хочется это слушать, но для вас было бы лучше, если бы ваш сын тогда все закончил. Он смелый малый, ваш Шон, но начатое нужно доводить до конца.

Шон охнул.

Стоя в сгоревшей сторожке больше двадцати пяти лет спустя, он готов был поклясться, что только что услышал, как до него донеслись слова, произнесенные доктором: «Нужно доводить до конца». Но он знал, что этого не могло быть на самом деле, ведь доктор Лернер умер, когда Шон еще учился в колледже.

И к тому времени он уже довел начатое до конца.

Шон шагнул к двери. Улица так и манила. Там, в свете закатного солнца, он мог представить, что все было совершенно по-другому.

Все это было так давно. Он не хотел возвращаться к тем воспоминаниям, пусть даже в итоге эти сорок два дня, что отец провел в больнице, были самыми мирными за все его детство. Доктор Лернер не верил, что Саймон будет держаться подальше от алкоголя, и забавно, что, несмотря на этот скептицизм, отец Шона действительно бросил пить, когда его выписали из больницы. Саймон долго был в завязке. До весны он передвигался на костылях. Зима выдалась непростой: денег было еще меньше, чем обычно, а снег валил так, что дома заносило по карнизы первого этажа. Но все это время Саймон вел трезвый образ жизни. Это продолжалось почти два года. Он не брал в рот ни капли, не поднимал на них с матерью руку, почти не повышал голос.

Почти два года Саймон Игл был в завязке. Точнее, ровно двадцать три месяца.

Но ничто не длится вечно.

Глава 22. Бег

Эмили все еще не могла привыкнуть к тому, что не работает, но ей явно придется с этим смириться. Она настроилась бездельничать, пока они будут жить в Уиски Ран. У Билли была цель: он приехал сюда, чтобы работать с Нелли и понять, как с ее помощью принести Шону еще сто миллиардов долларов. Она здесь просто для того, чтобы составить Билли компанию. А Билли, как обычно, будет работать сверхурочно. Эмили уже много лет не видела, чтобы он был так поглощен проектом, но когда это случалось, он забывал о таких мелочах, как еда, душ и время суток. Время для сна превращалось для него в абстракцию. К концу первого месяца в Уиски Ран нормальный режим дня стал для Билли совершенно чуждым явлением. Создавалось впечатление, что он ведет очень интересный приватный разговор с очередной компьютерной фигней, над которой работает, и даже мысль о сне кажется ему невыносимой. По крайней мере, разговор был интересным для Билли. Эмили заботилась о нем и поэтому интересовалась его работой, но втайне она была противницей автоматизации. Разумеется, ей нравилась новая экипировка для бега, и она была рада тратить деньги на новые лыжи, снаряжение для походов, хорошие рестораны, отпуск и дорогой кофе. Также Эмили была не прочь иногда сходить на концерт, когда ей было что тратить, но когда речь заходила о компьютерах и всякой технической чепухе, она только притворялась, что слушает.

Но учитывая, что Билли будет работать над Нелли по сумасшедшему графику, Эмили останется наедине со своими девайсами. Если она не хочет сойти с ума, сидя всю зиму взаперти в этом нелепом особняке, ей придется найти себе занятие. Так что, проведя ночь в Гнезде, утром Эмили поднялась рано, еще до восхода солнца. Впрочем, нельзя сказать, что подъем до восхода солнца кого-то впечатлил второго ноября, ведь Билли уже не только встал, но и приступил к работе.

А может, он еще вообще не ложился? Вчера, когда Эмили пошла спать, Билли все еще работал: он отправился в кабинет, как только уехали Шон и Венди, и она не слышала, чтобы он приходил в спальню. Но это неважно. К его непредсказуемому расписанию ей тоже придется привыкнуть. В какие-то дни они будут видеться, в какие-то – нет.

Эмили проснулась раньше, но Нелли использовала какой-то акустический трюк, благодаря которому казалось, что звук будильника – мягкое, появляющееся постепенно кукареканье, которое навело Эмили на мысль о том, что у Нелли есть чувство юмора, – идет через наушники. Освещение, разумеется, как и говорила Венди, было таким же ненавязчивым. Когда Эмили ложилась спать, лампы светили приглушенно и расслабляюще, и чтобы разбудить ее, Нелли добавила к кукареканью имитацию рассвета, локализованную только на половине кровати Эмили. Она свесила ноги на пол, и Нелли создала дорожку света, ведущую в ванную комнату. Пока она чистила зубы, на зеркале появилась надпись, показывающая, какая температура на улице сейчас и как она изменится в следующие два часа.

«Удобно», – подумала Эмили, а затем вспомнила слова Билли: он говорил, что к тому времени, как она проснется, Нелли, предположительно, запустят во всем доме. Стоит ли с ней поговорить?

Почему бы и нет.

И она произнесла вслух:

– Удобно.

Ноль реакции.

Смутившись, Эмили наклонилась к зеркалу и стала говорить в то место, где отображалась температура:

– Э-э, мне нужно говорить сюда или…

Здравствуй, Эмили. Не могу выразить, как я рада, что ты здесь.

– О. Спасибо. Привет, – сказала она, обводя взглядом ванную. Было непонятно, откуда идет звук.

Билли сказал, что ему удобнее, когда есть куда смотреть.

Теперь в воздухе на уровне ее глаз повис нежно-зеленый светящийся шар.

– Где Билли?

В кабинете.

Теперь голос Нелли раздавался из светящегося шара. Эмили перевела взгляд на потолок, чтобы понять, откуда сам свет.

Зеркало можно использовать в качестве экрана.

– Прекрасно. – Эмили протянула руку и дотронулась до стекла. Ничего не произошло, но все же она сказала: – Это довольно круто. Ну и насколько точен прогноз, который ты мне показала? Я не замерзну на пробежке?

Указана температура за дверьми дома, а прогноз погоды местный. Три метеостанции образуют треугольник с особняком по центру. Можно сказать, что местный прогноз погоды так же точен, как и любой другой.

– Иными словами…

Зонт никогда не помешает.

Эмили рассмеялась.

– А у тебя есть чувство юмора.

Я хочу, чтобы вы были счастливы, находясь здесь. Рассказать шутку