он довлел над ним все детство. Днем Шон, бывало, играл в старом особняке, но ночью, особенно в такие моменты, Шону приходили на ум истории, которые отец рассказывал матери. Азартные игры, убийства, женщины, закованные в цепи в…

Нет.

На это нет времени.

Шон попытался выбить дверь плечом, не особо рассчитывая на успех. Ему было всего десять, и он видел, что дверь деформировалась и рассохлась. Она не сдвинется с места.

Он разбежался, чтобы попробовать еще раз, но почему-то сперва оглянулся на ступеньки. Шон едва успел увернуться от удара: отца отделяло от площадки несколько шагов, и он наклонился вперед, выбрасывая ремень, образовавший в воздухе петлю. Серебряная пряжка рассекла плотный воздух, и когда она взлетала вверх по лестнице, на ней отразился отблеск лунного света, проникающего сквозь оконный триптих.

Пряжка не долетела до Шона всего пару сантиметров, не более. Для попадания хватило бы одного неловкого движения плечом.

Шон не стал мешкать и осилил еще один лестничный пролет, ведущий на третий этаж. Ему не разрешалось играть в основном здании особняка: мать боялась, что он провалится сквозь прогнившие доски в полу, застрянет в одной из комнат или на него обрушится стена. Но Шон был любопытным, и ему хватало смелости лазать там при свете дня. Иногда он бродил по запутанным лабиринтам тоннелей и подвалов, которые соединяли сторожку с основным зданием и выходили под лужайкой, а иногда залезал в комнату, где раньше располагалось старое казино: с выбитыми окнами и плющом, опутавшим стены, оно больше напоминало сказочную залу, нежели то место, где во времена сухого закона велись грязные делишки. Но зачастую, когда Шон хотел улизнуть, он отправлялся на третий этаж, где располагались номера, зарезервированные для кутил и важных постояльцев. Все это были люксы, но Шону больше всего нравился номер, в котором, по словам отца, когда-то останавливался Бейб Рут.

Шон знал, что дверь на третий этаж открыта, потому что был там неделю назад, и он знал, что если сумеет преодолеть коридор и дойти до самого конца, то увидит дверь в люкс Рута, которую он сам распахнул раньше. И если Шон сумеет забежать туда, не попавшись отцу, он захлопнет и запрет дверь на ключ: может быть, этого хватит, чтобы остудить пыл отца, и он захочет пойти проспаться. Это была его единственная надежда. О, Шон, разумеется, получит то, что ему причитается, когда отец проснется утром. Он не уйдет безнаказанным, но так у него больше шансов встретиться с кожаным концом ремня, а не с серебряным. Его выпорют так, что он не сможет ходить и сидеть несколько дней; возможно, ему даже сломают руку. Но Шон думал, что, если он доберется до люкса Бейба Рута и запрет дверь, ему, наверное, зададут трепку, которую он сумеет пережить.

Шон преодолел половину лестницы, ведущей на третий этаж, как вдруг услышал, что ремень вновь рассек воздух и пряжка с низким стуком ударила о ступеньку, где секунду назад стояла его нога. Но на этот раз дерево с хрустом расщепилось. Шон не смог удержаться и обернулся. Отец сражался с ремнем, пытаясь вытащить пряжку, застрявшую в ступеньке: он хлестнул им так сильно, что пряжка проломила ступеньку, пробилась сквозь гнилое дерево. Шон понимал, что он может надеяться на легкий исход только в том случае, если сумеет добраться до люкса Рута, запереть дверь и дождаться, пока отец протрезвеет. Если он поймает его сейчас, пьяный в зюзю, с кровью, текущей по лицу, – что ж, тогда Шону мало не покажется.

И он не питал никаких иллюзий относительно того, что случится: если отец начнет избивать его прямо сейчас, пьяный и в крови, он ни за что не остановится, пока для Шона не станет уже слишком поздно.

Он побежал. Добрался до верхней ступеньки и перешел на лестничную площадку, потом вбежал в открытую дверь и пронесся мимо люкса Кливленд[62], Адирондак и Клипер[63]. Он слышал, как вдалеке ругается отец, застрявший на лестнице: он пытался осторожно разобраться с выломанной ступенькой, но покалеченная нога не давала ему сделать этого. Шон боялся улыбнуться, несмотря на то что впереди показался конец коридора: это значило, что люкс Рута и то зыбкое чувство безопасности, которым он мог его обеспечить, были уже близко.

Шон почти добрался до люкса, как внезапно его нога провалилась в пол.

На секунду ему показалось, что его подстрелили. Боль в бедре была невыносимой, и он упал лицом вниз. Через мгновение Шон понял, что это был не звук выстрела, а ломающейся половицы, и лицом на полу он оказался, потому что нога провалилась сквозь прогнивший пол. И как же нестерпимо болело бедро!

– Ублюдство, – прошептал Шон. Он закряхтел и прикрыл глаза. – Сраная, ссаная сволочь, – сказал он. Он был тихим мальчиком и впервые произнес эти ужасные слова, которые часто слышал от отца – хотя тот и употреблял их более удачно, – но больше ему сказать было нечего. Отец мог разобраться со сломанной ступенькой в любой момент. В коридоре не было окон, но зато были огромные дыры в крыше. Этого хватало, чтобы пропускать дневное солнце и воду, когда лили дожди, из-за которых начали гнить полы. Благодаря этим дырам, когда лунный свет осветил ногу Шона, он увидел, почему ее обжигало болью: в кожу впилась деревянная щепка размером с большой палец. Шон чувствовал, как кровь стекала по колену и капала со стопы.

– Я иду за тобой, мелкий гребаный ублюдок! Бежать тебе больше некуда. Я поймаю тебя, и тогда я раскрошу твой череп, как кусок печенья. Ты смеешь бить меня моим собственным ремнем? Посмотрим, что будет, когда я тебя им угощу, ты, мелкий уродец. Придется зашивать рану, которую ты мне нанес, о, – он засмеялся показным, маниакальным смехом, – зато к тому времени, как я с тобой покончу, тебе швы уже не помогут, Шон. Тебе больше вообще никогда и ничто не поможет! Я зарою твое тело в лесу. Выкопаю яму, кину тебя туда и засыплю землей. Ты будешь гнить в земле. Черви будут в восторге.

Шон стиснул зубы. Он не смог удержаться, и у него вырвался стон. Он уперся ладонями в пол и попытался приподняться, но не смог пошевелить ногой. Шон застрял. Это было похоже на случай, рассказанный ему отцом, когда он застрял во вьетнамке, всадив свой штык шлюхе прямо в промежность. Ему тогда было восемнадцать, он служил в армии, и это произошло в последние дни войны. Саймон Игл поступил так, потому что знал: она заберет его баксы, а потом расскажет плохим парням, где можно пришить америкашку.

Шона вдруг бросило в холод и в жар одновременно, и он подумал: а что, если просто закрыть глаза и постараться уснуть? Вдруг все это окажется сном, а когда он проснется, то будет в своей постели? Мать будет спать рядом с ним, а отец разобьется на грузовике, врезавшись в какой-нибудь камень по дороге от Уиски Ран.

Но рычащий рев этого самого отца дал Шону понять, что о таком сне не может быть и речи, ведь это означало, что Саймон Игл разделался со ступенькой.

Дыра в полу была достаточно большой, и Шон видел, где именно щепка впилась ему в бедро, но все же в эту дыру нельзя было спокойно просунуть руку. Шону с трудом удалось дотянуться до того места, где застряла щепка, и он налег на бедро. Сдержать крик ему не удалось, но зато получилось снять бедро с выпирающего куска дерева и вытянуть ногу из дыры. Опираться на нее было чертовски тяжело, и нога с трудом выдерживала его вес, но зато он мог двигаться.

Шон устремился по коридору в сторону люкса Рута, оставляя дыру в полу позади.

Шагнул – подтащил, шагнул – подтащил. Жестокая пародия на отцовскую походку.

Но Шон не останавливался. Безопасность была так близко – только протяни руку, что он не мог остановиться, ведь до открытой двери в люкс Рута, до долгожданной передышки осталось совсем немного.

Но дверь была закрыта.

– Ублюдская,