Отсюда начался городок – уже больше ста лет назад. Здесь были лесопилки и постоялые дворы. Но река разливалась каждую весну, и люди наконец догадались перебраться на высокий берег. Земельные участки остались в кадастре, как были, и дороги тоже были на месте, но лишь в одном ряду домов по-прежнему жили люди – одни из-за бедности, другие из упрямства. Встречался и противоположный случай – сугубо временные жильцы, которых не волновало, что по весне этот дом зальет вода.

На этом они, то есть родители Юни, сдались. Они сели на кухне, не зажигая свет. Был четвертый час ночи. Казалось, они ждут, чтобы пришла дочь и сказала им, что делать. Именно Юни заправляла в этом доме, и родители, вероятно, едва помнили время, когда было по-другому. Девятнадцать лет назад она буквально в одночасье ворвалась в их жизнь. Миссис Морган думала, что у нее начинается климакс и она полнеет – она и до того не была особенно стройной, так что ее фигура не сильно изменилась. Шевеления в животе она объясняла несварением желудка. Она была не дура и знала, откуда берутся дети, просто думала, что с ней такое уже никогда не случится, после стольких-то лет. В один прекрасный день она зашла на почту и вдруг ослабела и у нее начались сильнейшие спазмы, так что ей пришлось попросить стул и присесть. Тут у нее отошли воды, ее повезли в больницу, и наружу выскочила Юни, уже с густой светлой шевелюрой. Она требовала внимания с самой первой минуты своего появления на свет.

Однажды Юни и Рия целое лето играли вместе. Впрочем, сами они не считали свои занятия игрой. Они только называли их игрой, чтобы взрослые не цеплялись. На деле это была самая серьезная часть их жизни. Все остальное, что они делали, казалось им чепухой, не стоящей запоминания. Сбежав по склону вниз – с участка Юни к берегу реки, – они становились другими людьми. Каждого из этих людей звали Том. Вместе – Томы. Том для них было не только именем, но еще и обозначением. Не мужским и не женским. Томы были исключительно храбрыми и умными существами, порой невезучими, но практически неубиваемыми, хоть иногда и оказывались на волосок от гибели. Томы вели нескончаемую борьбу со своими исконными врагами, которых звали «баннерши» (вероятно, Рия и Юни где-то что-то слышали про баньши). Баннерши таились в зарослях у реки и могли принимать вид разбойников, фашистов или скелетов. У них был бесконечный запас хитростей и приемов. Они ставили капканы, поджидали в засаде, воровали детей и мучили их. Иногда Юни и Рия заманивали к себе в игру настоящих детей – Маккеев, из семьи, которая недолго жила в одном из домов у реки. Роль Маккеев заключалась в том, что их связывали и хлестали камышами. Но Маккеи не могли или не хотели включиться в игру и скоро начинали плакать или сбегали домой, и Томы снова оставались вдвоем.

Томы построили на берегу реки город из грязи. Он был обнесен каменной стеной для защиты от атак баннерши. В городе был королевский дворец, плавательный бассейн и флаг. Но однажды Томы отправились в путешествие, и баннерши сравняли город с землей. (Конечно, Юни и Рии часто приходилось переключаться на роль баннерши.) У баннерши появилась правительница, королева, ее звали Джойлинда, и она была дьявольски коварна. Она отравила ягоды ежевики, растущей у реки, и Томы поели этой ежевики, так как были голодны после своих странствий и забыли об осторожности. Когда яд подействовал, они лежали, извиваясь и обливаясь потом, в густых сорняках. Они вжимали животы в грязь – податливую и теплую, как только что изготовленная сливочная помадка. Они чувствовали, как съеживаются у них внутренности, как трясутся руки и ноги, но встали через силу и поплелись, шатаясь, в поисках противоядия. Они пытались жевать осоку – она была острая и могла порезать кожу, – обмазывали рты грязью и уже собирались перекусить пополам живую лягушку, если удастся ее поймать, но в конце концов решили, что от смерти их спасут ягоды черемухи. Они съели по кисти мелких ягодок, отчаянно вяжущих во рту, и им тут же пришлось бежать к реке, чтобы выпить воды. Они бросились плашмя в воду в зарослях кувшинок, где вода была мутная от ила и дно не просматривалось. Они пили и пили, а синие мухи носились у них над головами – стремительно и прямо, как стрелы. Томы были спасены.

Возвращаясь из своего мира – уже к вечеру, – они оказывались на дворе у Юни, где ее родители все еще (или опять) работали в огороде – окучивали, пропалывали, рыхлили. Девочки ложились на землю в тени дома, усталые, словно весь день переплывали озера или взбирались на горы. От них пахло рекой, черемшой и мятой, которую они давили ногами, нагретой солнцем сочной травой и вонючей грязью из того места, где в реку впадала труба с нечистотами. Иногда Юни заходила в дом и выносила что-нибудь поесть – ломти хлеба с кукурузным сиропом или патокой. Ей не нужно было просить разрешения у родителей. Кусок побольше она всегда брала себе.

Они не были друзьями в том смысле, который Рия позже вкладывала в это слово. Они никогда не старались сделать друг другу что-то приятное или утешить. У них не было общих тайн, за исключением игры, но игра ведь не была тайной, потому что они принимали в нее и других детей. Хотя Томами всегда были только они сами. Может, это и было их общей тайной, это объединяло их в ежедневных совместных трудах: природа бытия Томом и связанная с этим опасность.

Юни, кажется, никогда не подчинялась отцу и матери и вообще от них не зависела, как зависят от родителей другие дети. Рию поражало, как Юни управляет собственной жизнью, как беспечно властвует в семье. Юни поражало и даже оскорбляло, когда Рия говорила, что ей велели быть дома к определенному часу, или сделать какие-то дела по хозяйству, или переодеться. Юни, похоже, все решения принимала самостоятельно. В пятнадцать лет она перестала ходить в школу и устроилась работать на перчаточную фабрику. Рия вполне могла себе представить, как Юни приходит домой и ставит родителей в известность о своем поступке. Впрочем, даже не так – упоминает об этом между делом, уже начав возвращаться домой позже. На заработки Юни купила себе велосипед. Еще купила радиоприемник и слушала его у себя в комнате допоздна. Может, до родителей доносились выстрелы или рев автомобилей, газующих на улице. Может быть, дочь пересказывала им услышанное – новости о преступлениях, несчастных случаях, лавинах. Рия думала, что, скорее всего, родители не обращали особого внимания на рассказы Юни. Они были занятые люди, и их жизнь была полна событий, хотя эти события и подчинялись сезонному циклу и связаны были с овощами, которые выращивались на продажу. Так родители Юни зарабатывали себе на жизнь. Овощи, клубника, ревень. Больше у них почти ни на что времени не оставалось.

Когда Юни еще не бросила учебу, Рия ездила в школу и домой на велосипеде, так что они никогда не ходили вместе, хоть им и было по дороге. Если Рия обгоняла Юни, та кричала ей вслед что-нибудь вызывающее, презрительное: «Но-о-о, кобылка!» А теперь, когда у Юни появился велосипед, Рия стала ходить в школу и домой пешком – среди старшеклассников бытовало убеждение, что любая девушка старше девятого класса смотрится на велосипеде нелепо и неуклюже. Но Юни слезала с велосипеда и вела его, шагая рядом с Рией, словно делала ей одолжение.

Это вовсе не было одолжением, потому что общество Юни было Рии ни к чему. Юни всегда выглядела странновато – высокая для своего возраста, с узкими, острыми плечами, самоуверенным выражением лица и длинной мощной челюстью. Из-за челюсти лицо казалось тяжелым, и голос – рокочущий, словно в горле скопилась мокрота, – казалось, ей соответствует. Когда Юни была моложе, это не имело значения – она была железно убеждена, что у нее все как надо, так что заражала этой уверенностью и окружающих. Но сейчас она вымахала до пяти футов девяти или десяти дюймов и в слаксах и бандане, большеногая, в туфлях, похожих на мужские ботинки, с зычным голосом и размашистой походкой выглядела бесцветной и мужеподобной. Из ребенка она сразу превратилась в причудливое существо. И еще, говоря с Рией, она принимала вид собственницы, что Рию раздражало. Она спрашивала, не надоело ли Рии ходить в школу и не сломался ли у нее велосипед, а то, может, у ее отца нет денег его починить. Когда Рия сделала завивку-перманент, Юни осведомилась, что у нее с волосами. Она считала, что имеет на это право, так как они с Рией живут на одной и той же окраине города и играли вместе в незапамятные времена, которые теперь казались Рии такими далекими и незначительными. Но хуже всего было, когда Юни пускалась в рассказы, которые одновременно были Рии скучны и злили ее, – про убийства, катастрофы и другие чудовищные события, о которых Юни слышала по радио. Рия злилась потому, что не могла добиться от Юни, произошло ли это все на самом деле, – впрочем, у Рии создалось впечатление, что Юни и сама не отличает вымысел от подлинных событий.