Мы пустились в путь в воскресенье, ранним утром, это было в июне. Чтобы развести пары в машине, мне понадобилось минут двадцать пять, и все это время Энни сидела впереди рядом с водительским местом – прямо и неподвижно, будто автомобиль уже мчался по дороге. На нас обеих были автомобильные вуали и длинные пыльники, но под пыльником у старухи Энни было надето шелковое платье цвета сливы. Кстати сказать, оно было переделано из платья, которое сама Энни сшила моей бабушке; бабушка в нем побывала на приеме, где в числе гостей был принц Уэльский.

Мой «стэнли» летел по шоссе, как ангел. Он мог делать пятьдесят миль в час – тогда это была огромная скорость, – но я его не заставляла. Я не хотела пугать старуху Энни. Когда мы выезжали, все люди еще были в церкви, но потом дороги заполнились лошадьми с двуколками – это прихожане ехали со службы домой. Я объезжала их сторонкой, вежливо, как учитель танцев. Но оказалось, что старухе Энни была чужда такая кротость: она все время говорила «Подави-ка», имея в виду автомобильный гудок: в моем автомобиле, чтобы погудеть, надо было сдавить резиновую грушу, которая торчала со стороны шофера под щитком от грязи.

Старуха Энни, вероятно, безвыездно пробыла в Уэлли больше лет, чем я к тому времени жила на свете. Когда мы переезжали мост в Солтфорде – тот старый чугунный мост, где часто случались аварии (все потому, что по обоим концам моста дорога сразу поворачивала), – Энни сказала, что раньше моста тут не было, а надо было платить человеку на лодке, чтобы он тебя перевез.

«Мне было нечем заплатить, – сказала она, – но я подобрала юбки и где скакала с камушка на камушек, а где шла вброд. Такое уж сухое выдалось лето».

Я, конечно, не знала, про какое лето она говорит.

Потом она стала восклицать: «Ты только погляди на эти поля! Куда девались все пни? Где заросли кустов? Глянь, какая прямая дорога! А дома-то, дома теперь строят из кирпича! А это что за здания – большие, как церкви?»

Я объяснила, что это амбары.

Я хорошо знала, как ехать в Карстэрс, но думала, что, когда мы окажемся там, Энни покажет дорогу дальше. Но не тут-то было. Я стала ездить туда-сюда по главной улице, надеясь, что Энни углядит какие-нибудь приметы. «Мне бы только постоялый двор увидеть, – сказала она. – Я хорошо помню, куда от него проходила тропа на задворках».

Карстэрс был фабричным городком, не очень красивым с виду по-моему. Конечно, наш паровой автомобиль привлекал всеобщее внимание, и мне удавалось, не останавливая двигателя, расспрашивать зевак, как проехать на ферму Херронов. Они вопили и показывали руками, и наконец я выехала на нужную дорогу. Я велела старухе Энни высматривать фамилию Херрон на почтовых ящиках, но она была занята тем, что искала ручей. Я сама заметила фамилию и свернула на ведущую к дому длинную аллею – в конце аллеи стоял краснокирпичный дом и два больших амбара из тех, что чуть раньше так изумили старуху Энни. Дома из красного кирпича с верандой и арочными окнами тогда как раз вошли в моду, и их строили повсюду.

– Гляди-ка! – воскликнула старуха Энни. Я думала, она хочет показать мне стадо коров, которых испугал наш автомобиль, – они бросились от нас врассыпную через пастбище, по которому проходила дорога. Но она показывала на бугор, почти полностью скрытый разросшимся диким виноградом. Из него торчало несколько бревен. Энни сказала, что это их бывшая хижина. «Ну что ж, хорошо, – ответила я. – Будем надеяться, что ты и из людей кого-нибудь узнаешь».

А людей вокруг было предостаточно. В тени деревьев стояли две двуколки – кто-то приехал в гости; стреноженные лошади тут же рядом щипали траву. К тому времени, как наш «стэнли» остановился у боковой веранды, поодаль уже выстроилось несколько человек поглазеть на него. Вплотную они не подходили – даже дети не осмеливались подбежать поближе, как сделали бы на их месте городские. Они только стояли все в ряд, вроде как поджав губы.

Старуха Энни упорно смотрела в другую сторону.

Она велела мне вылезать. Вылезай, сказала она, да спроси их, живет ли тут мистер Джордж Херрон и жив ли он еще или уже умер.

Я так и спросила. И один из мужчин ответил, что да, есть такой. «Это мой отец».

«Ну так я вам кое-кого привезла, – сказала я им. – Я привезла миссис Энни Херрон».

Да неужели, сказал этот мужчина.

(Здесь я вынуждена была прерваться – из-за нескольких припадков со слабостью и потерей сознания. Меня заставили поехать в больницу. Сделали кучу анализов – только бы деньги налогоплательщиков разбазаривать. Вернувшись, я перечитала начало письма и изумилась тому, сколько наболтала, и все не по делу, но мне лень переписывать. Я же еще даже не дошла до Триса Херрона, который, собственно, Вас и интересует. Но наберитесь терпения, я уже почти у цели.)

Появление старухи Энни совершенно поразило всех этих людей – во всяком случае, я так поняла. Они не знали, где она была все это время, чем занималась и жива ли вообще. Но не думайте, что они бросились вперед и радостно ее приветствовали. К нам подошел только один молодой человек, держась весьма учтиво, и помог сначала ей, а потом мне вылезти из автомобиля. Он сказал мне, что Энни – невестка его деда. Очень жаль, что мы не приехали хотя бы на несколько месяцев раньше, сказал он, потому что его дед чувствовал себя неплохо и был в здравом рассудке – даже написал заметку для местной газеты о жизни первопоселенцев, – но потом заболел. Он оправился, но уже никогда не будет прежним. Он утратил дар речи – разве что одно-два слова выдавит из себя время от времени.

Этот юноша с учтивыми манерами и был Трис Херрон.

Вероятно, мы прибыли, когда семья только закончила обедать. Хозяйка дома вышла и попросила его, то есть Триса Херрона, осведомиться у нас, обедали ли мы. Как будто мы не понимали по-английски. Все они очень робели – женщины с гладко прилизанными, словно приклеенными к черепу волосами, мужчины в темно-синих воскресных костюмах и дети, у которых от смущения заплетался язык. Надеюсь, вы не сочтете, что я над ними насмехаюсь, – я просто не могу понять, хоть убей, какой смысл в этой застенчивости.

Нас провели в столовую, в которой пахло нежилью, – видно, семья обычно ела где-то в другом месте, – и подали обильнейшее угощение, из которого я помню соленую редиску, салат-латук, жареную курицу и клубнику со сливками. Тарелки были из горки, а не повседневные. Старый добрый узор «Индийское дерево». У этих людей все было комплектами. Мягкий гарнитур в гостиной, ореховый гарнитур в столовой. Людям нужно время, чтобы привыкнуть к достатку, подумала я.

Старухе Энни очень нравилось, что вокруг нее суетятся. Она много ела и обглодала все куриные кости, не оставив ни клочка мяса. Дети прятались за дверью и подглядывали за нами, а женщины переговаривались вполголоса на кухне, явно в ужасе. Учтивый юноша Трис Херрон счел нужным сесть с нами за стол и, пока мы ели, выпить чашку чаю. Он охотно рассказывал о себе и поведал мне, что он студент, изучает богословие в колледже Джона Нокса в Торонто. Он сказал, что в Торонто ему нравится. Он, похоже, старался доказать мне, что студенты-богословы вовсе не засушенные мумии и не чужды земных радостей, как я, может быть, полагала. Он катался на санках в Хай-парке, ездил на пикники на пляж Хэнлэн-Пойнт на острове и даже видел жирафа в ривердейлском зоопарке. Пока он говорил, дети чуточку осмелели и стали просачиваться в комнату. Я задавала им обычные дурацкие вопросы… Сколько тебе лет, по какой книге ты учишься в школе, нравится ли тебе учитель? Трис Херрон заставлял детей отвечать или сам отвечал за них и говорил, которые из детей его родные братья и сестры, а которые – двоюродные.