Шаров не дождался следующей субботы и уехал на дачу в середине недели. В ее квартире появились резиновые сапоги, топоры, заступы, вилы, олифа, цемент…

В субботу они поехали на дачу вдвоем. Пришлось заказать грузовое такси. Она помыла полы в одной из комнат и весь день сортировала старую мебель, пытаясь обставить хотя бы одну комнату. Шаров начал строить навес под кирпич для фундамента и печи. На участок завезли три самосвала навоза, и они с Шаровым несколько вечеров разбрасывали навоз по участку. И хотя она старалась брать на вилы поменьше, навоз был слежавшийся, тяжелый. От непривычной работы у нее болели плечи, поясница. За месяц дачной жизни Шаров изменился. Он загорел, похудел, на лице выступили морщины. В ватнике, в кирзовых сапогах он стал похож на мужиков, которых она видела в электричках и от которых всегда старалась отсесть подальше. От них, как теперь от Шарова, пахло потом, навозом и мокрой одеждой.

Она познакомилась с владельцами соседних дач: милицейским полковником, директором электролампового завода и ректором медицинского института. Они тоже приезжали по субботам. Снимали кожаные пальто, надевали ватники и сапоги и до позднего вечера что-то строгали — она слышала шарканье рубанков, — пилили, забивали, хотя их дачи, судя по индивидуальным архитектурным проектам построенные совсем недавно, были почти новыми.

Соседи помогли Шарову поднять фундамент. Директор завода привез огромные гидравлические домкраты. Шаров называл это толокой, наверное, от «толкаться», когда толкутся много людей, занимаясь одной работой. Потом они пили водку, закусывали салом и солеными огурцами и вспоминали детство. Оказалось, что все они в прошлом деревенские, дети раскулаченных и наверняка еще недавно скрывали свое хоть и далекое, но раскулаченное прошлое. Глядя на них, она подумала, сколько же людей скрывало свое прошлое, если из четырех соседей — трое, кроме милицейского полковника, были из раскулаченных. И впервые она поняла, что, если у таких пожилых, матерых мужиков отобрать их дома и землю, они тоже, как их отцы, будут стрелять, но, учитывая их образованность и возможности, они уже будут стрелять не из примитивных обрезов, а из десантных автоматов Калашникова и базук.

У нее никогда не было собственного дома. Вначале они с матерью жили в коммунальной квартире с соседкой-старухой. Старуха умерла, и мать захватила ее комнату. Как только старуху увезли в морг, они с матерью выставили ее мебель и поставили свою.

«Ничего, — сказала мать, — утрутся». К ним попытались подселить другую семью, но мать кричала, что она обольет себя бензином и сожжет на Красной площади у Мавзолея Ленина. Такое уже случалось. И от них отстали. Потом они эту квартиру в центре разменяли на две однокомнатные на окраинах. Так она получила отдельную квартиру. Частная это собственность или государственная, ее не волновало. Все вокруг принадлежало государству: магазины, железные дороги, самолеты. О собственной даче она не думала. И чего думать о неосуществимом? Она знала, что купить дачу ни она, ни мать никогда не смогут. Но, выезжая за город, она видела за заборами дач молодых женщин, которые тоже дач не покупали. И она ведь могла выйти замуж за молодого человека, у родителей которого могла быть дача.

Теперь, когда она присмотрелась к этим справным, покрашенным голубой или зеленой краской (предпочитали именно эти цвета: коричневый — слишком мрачно, беж — ярко, красный — вызывающе), то впервые осознала, что поддержание этой исправности требовало усилий каждый день. Чтобы все это не развалилось, надо ремонтировать прохудившееся, подбивать, подкрашивать. Но это при готовом, а им предстояло перестроить. В эти дни она поняла, что в деревне не справиться ни одному, ни вдвоем. Может быть, поэтому в деревне такие большие семьи — работы хватало на всех.

Она знала, что у Шарова есть сын, уже взрослый. Она знала, что они изредка встречаются, но особой близости между ними не существовало. Теперь, когда Шаров явно не справлялся с тяжелыми работами, в одно из воскресений появился сын. Такой же, как и Шаров, приземистый, длиннорукий и плотный. Они начали менять стропила. Работали молча, что называется, понимая друг друга с полуслова.

Весна в том году оказалась ранней и дружной. Остатки снега стаяли в три дня. На участке давно ничего не сажали, земля слежалась.

— Осенью будет плохо с картошкой, — сказал Шаров-младший.

— Посадим, — сказал Шаров-старший.

— И огурцы бы, и помидоры, и капусту.

Шаров-старший кивнул.

В следующую субботу они начали вскапывать участок лопатами. Шаров-старший всаживал лопату, переворачивал пласт земли, разбивал его. Три движения: вонзить, перевернуть, разбить. Отец и сын методично перелопачивали участок. Она попробовала помогать, но быстро выдохлась. Когда участок вскопали, появилась сноха Шарова, жена его сына. Высокая, полногрудая, с мощными бедрами. Такая родит хоть десятерых. Оказалось, что она из той же деревни, что и Шаровы. Бывая в деревне наездами, Шаровы присматривались к рослой, красивой девочке. Такую в Москве они бы не заполучили. Шаров-старший помог ей поступить в институт. Нынешней зимой она вышла замуж за его сына.

Сноха привезла рассаду помидоров, высадила на гряды. Мужчины натянули целлофан, опасаясь заморозков. Шаровы на время оставили работы на доме и принялись за забор: посаженное надо защитить. На двух самосвалах завезли штакетник. Врыли цементные столбы, прикрепили к ним брус и начали набивать штакетник. Следом за мужчинами шли они со снохой, олифили и красили. Сорная трава стала забивать гряды, и они пололи, пололи, пололи. Потом наступила жара, и они носили воду и поливали, вначале только утром, а потом и вечером.

Шаров прорубил второй, отдельный вход, и она поняла, что половина дачи предназначалась для снохи и сына. И не она теперь становилась главной женщиной на даче, а сноха, которая умела все: и копать, и окучивать, и полоть, и варить варенье, и мариновать, и солить, и сушить.

В середине лета выяснилось, что сноха беременна, уже на третьем месяце. Мужчины освободили ее от тяжелых работ, и она ходила по участку выпятив живот и даже платья носила тесноватые, чтобы живот выпячивался наиболее отчетливо. Ей показалось, а может быть, так и было, — сноха теперь с нею разговаривала покровительственно, снисходительно.

Она, конечно, могла бы родить, но Шаров не заговаривал о женитьбе, он как будто присматривался к ней: сгодится или не сгодится в будущем хозяйстве. Ее явно испытывали на терпение и прочность.

После очередной закупки материалов, необходимых для штукатурки стен, она заглянула в главную сберегательную книжку Шарова. Она знала, что строительные материалы дорогие, но не предполагала, что настолько. Деньги у Шарова заканчивались, и она вдруг осознала, что этой осенью они с Шаровым никуда не поедут: ни в Индию в туристическую поездку, как планировали раньше, ни на юг, в санаторий. У нее износилась дубленка, и она ждала удобного случая, чтобы сказать об этом Шарову.

Она подсчитала, сколько Шаров потратил на покупку материалов для дачи, прикинула оставшийся объем работ и поняла: чтобы завершить перестройку дачи, потребуется не меньше пяти лет, а чтобы рассчитаться с долгами, в которые придется влезть, пройдет еще пять лет как минимум. Она попала в ловушку.