— Эй, мисс Трупер, — окликнул я ее. — Собрались на каникулы?

В то время я был больше удивлен, чем встревожен — от злости из-за того, каким серьезным было ее личико. На сей раз оно выглядит не менее серьезным; она выходит из кухни, в одной руке хлебный нож, благодаря которому состоялось наше знакомство, в другой — бутылка-четвертинка из-под «Экстрим-бальзама», наполненная бензином. На плече висит моток удлинительного шнура длиной несколько ярдов. Она нацепила на себя все черные вещи, которые у нее есть, и намазала лицо черным гуталином.

— Так сегодня концерт негритянской песни? — говорю я. — А я не знал.

— Очень смешно, папа, — отвечает она и сухо добавляет. — Ха-ха-ха.

— Как я понимаю, ты что-то задумала. Можно мне…

— Я хочу их найти, — перебивает она.

— Кого?

— Их.

— Их?!

До меня все еще не доходит.

— Ты не подержишь? — тихо спрашивает она, вручая мне хлебный нож, и направляется в двери, в то время как я стою где стоял, любуясь собственным отражением в лезвии ножа.

Длина лезвия — примерно один фут, с одной стороны зазубрины.

— Ключ? — она протягивая мне руку.

И тут мне становится ясно. Они. Убийцы Клариссы. Она собирается найти и убить убийц своей матери — с помощью этого ножа, с помощью бензина, или, может быть, просто связать их удлинителем и оставить на улице, чтобы солнце само убило их. Она стала старше, выше и сильнее, чем была, когда попыталась провернуть это со мной и потерпела неудачу, но мне эти перспективы все еще не внушают оптимизма. Немного везения плюс физическая сила, скажем, О. Дж. Симпсона — и она, пожалуй, сможет отправить одного из них в могилу раньше срока. Я имею в виду, намного раньше.

Я решаю подойти к вопросу с другой стороны. Когда имеете дело с двенадцатилетним ребенком, вооруженным бутылкой с бензином и, по-видимому, спичками, лучше относиться к нему так же серьезно, как он относится к себе.

— Как ты собираешься их найти? — спрашиваю я.

Она бросает мне вчерашний номер «Detroit Free Press».[84]Лицо одного местного бизнесмена, удостоившегося какой-то там чести, обведено кружком. Шишка. Важная шишка.

Вот дерьмо.

— Ключ, — повторяет она, протягивая руку.

Все, чего мне хочется — просто забить на это. Подвергнуть сомнению ее способность опознать убийц ее матери, поскольку прошло слишком много времени. Проблема заключается в том, что объяснения не помогут. Уже не помогут. Эти лица запечатлелись у Исузу в сознании, как на снимке — так же четко, как и вся ночь, в которую это произошло. Бесполезно искать отговорки, ссылаясь на ее возраст и время. Убийцы Клариссы выглядят точно так же, как в ту ночь, когда сделали дело — и всегда будут так выглядеть. Если только не…

Хорошо, предположим, вы оказались на моем месте. Что должен сделать любящий отец?

— Как вы относитесь к высшей мере наказания? — спрашиваю я отца Джека.

Исузу не получила ключ. Вместо этого я запер ее в спальне, а шнур, бензин и нож конфисковал. В спальне нет окон, через которые можно выбраться, и даже в своем нынешнем состоянии она знает, что ночью лучше не поднимать шум — а это случится неизбежно, если она начнет ломать дверь. Однако сейчас она упражняется в использовании лексикона скороспелок — вполголоса, вполшепота, — и я слышу ее бормотание у себя в ухе. В наше время, у сотовой связи и приемных отцов со склонностью к подслушиванию большие возможности. Что касается моей склонности, она становится все более отвратительной.

— Трудно сказать, — говорит отец Джек. — С одной стороны, если бы не высшая мера наказания, я сидел бы без работы… — он касается пальцем распятия, прикрепленного к лацкану — на тот случай, если я не обратил на него внимания раньше. — С другой стороны… Вы знаете, что говорил Ганди по поводу правила «око за око».

— Напомните.

— В мире останутся одни слепые, — отвечает отец Джек.

Кавычки. Цитата.

Возможно, именно поэтому у нас больше нет смертной казни. Официально. Это считается слишком варварским, слишком диким в мире, где смерть перестала быть неизбежностью. Что мы используем взамен? Публичное унижение. Например, отпраздновал свое возвращение позорный столб. Равно как и обмазывание смолой, обваливание в перьях и побивание камнями — правда, вместо камней используются губки, пропитанные всякой гадостью. Ссылка — конечно, она никогда не выходила из моды, просто сейчас это вошло в систему. Но самая популярная форма наказания — безусловно, пиявки.

Число и размещение зависят от тяжести преступления, и список мер наказания похож на старую схему иглоукалывания, только на стрелках, указывающих на различные точки тела, написаны названия не болезней, а злодеяний. Возьмем, к примеру, гениталии. Пиявки на гениталии — от полудюжины и больше — ставятся публично две ночи кряду (бывает, и дольше, но редко). Это принятое у вампиров наказание за изнасилование.

Но как вы думаете, сколько пиявок заслужил тот, кто убил вашу мать? Вот-вот. На хрен пиявок.

— Откуда столь внезапный интерес в высшей мере наказания? — спрашивает отец Джек. — Легкое увлечение эзотерикой, если не ошибаюсь? Или историей?

— Я просто думаю о некоторых вещах, которые должен сделать, — говорю я и тут же жалею о том, что сказал.

— Ах, какой хороший мальчик… — произносит отец Джек. — Рассказывайте, рассказывайте.

Вот почему я поддерживаю эти отношения. Я использую отца Джека в качестве резонатора своих эвфемистических проблем, а сам, в свою очередь, рассказываю ему истории, до которых он сам не свой — о тех временах, когда вампиры охотились на живых. Отец Джек — «искусственник» последней волны, и эти истории для него что-то вроде порнушки. Когда он пребывает в подобном настроении, он похож на английского профессора, питающего постыдную слабость к черным бульварным детективам с порочными дамочками и прочими клише — то самое чтиво, которое он высмеивает в аудитории или клеймит с кафедры. Но здесь, сейчас, когда он не принадлежит только себе, он сама добропорядочность.

— Это было потрясающе, Джек, — говорю я, чувствуя себя так, словно должен рассказать Исузу очередную сказку на ночь. — Помнится, как-то раз я не смог отправить одного парня на тот свет.

— О нет…

— Честное скаутское.[85]Он бился на полу, схватившись за свою шею. Потом попытался ползти за мной, чтобы схватить меня за лодыжку. В конце концов, мне пришлось опустить ему на башку шлакобетонный блок.

— О господи.

— Знаете, звук был такой, словно я расколол яйцо. Такое большое яйцо с толстой скорлупой, наверно, страусиное.