Отец Джек кивает. Потирает руки.

И пока мы гуляем, я подкармливаю его новыми кровавыми подробностями происшествия. Отец Джек весь обратился в слух, переживая перипетии этого «Дикого, Дикого Запада» в стиле «вампир». Исузу все еще бранится у меня под ухом. Сейчас я слушаю это главным образом для того, чтобы не упускать ее из виду, но внезапно начинаю замечать кое-какие изменения. Когда вы разговариваете с кем-то лицом к лицу, то сосредотачиваетесь на отдельных словах, на выражении лица, на жестах. Но когда вы слушаете, как кто-то говорит по телефону — говорит не с вами, даже не зная, что вы слушаете, — то начинаете обращать внимание на другие вещи, которые при личном разговоре могут показаться чем-то само собой разумеющимся. Например, тембр, тон, высота голоса. Голос становится абстрактным звуком, вместо того чтобы быть проводником информации, выраженной словами. И то, что раздается у меня в ушах, что передается мне по линии сотовой связи, это сердитое бормотание, эти «на хрен» или «затрахало» — все это говорит мне о следующем: Исузу растет.

Ее голос становится глубже, богаче. Он становится менее детским. Более женственным.

Я не хочу этого знать. Я не хочу этого слышать. И по-прежнему держу руку в кармане. Я иду дальше. Я продолжаю рассказывать. Я нащупываю колесико на своем сотовом и кручу его, убавляя громкость и пытаясь не думать о том, что будет дальше.

Вы можете усмотреть в этом некую иронию. В вопросах, касающихся смерти, вампиры — настоящие мещане. Став бессмертными, они боятся смерти куда больше, чем раньше, когда она была неизбежной. И когда один из нас умирает, эта потеря ужасна, и скорбь оставшихся в живых бессмертных безмерна. Ставший достоянием гласности случай гибели вампира — а достоянием гласности становится почти каждый такой случай, независимо от того, насколько известен был покойный при жизни — потрясает мир в течение многих недель, а иногда и годы. Службы теленовостей пересказывают избранные отрывки трагически прерванного жизненного пути покойного, от рождения до обращения, неизменно умалчивая о последнем, независимо от того, как это произошло и при каких обстоятельствах. Каждый репортер становится Уолтером Кронкайтом,[86]каждый мертвый вампир — Кеннеди.

Забавный факт. Думаю, по вине СМИ погибло куда больше вампиров, чем по какой бы то иной причине, в том числе в автокатастрофах. Именно СМИ делают самоубийство желанным средством от скуки, от которой страдают многие вампиры. Шумиха — штука чрезвычайно действенная. Только представьте: весь мир будет думать о вас, вы займете место в сердцах и умах миллионов, именно из-за вас каждая капля дождя, которую эти люди увидят в течение ближайших недель, напомнит им о потоках слез. Стоит ли удивляться, что некоторые вампиры-самоубийцы оставляют вместо обычных записок медиа-комплекты с полной биографией и видеозаписями, готовыми для трансляции по телевидению?

Конечно, если вы не знаете, что собираетесь совершать самоубийство, СМИ придется обходиться тем, что есть.

Первого отыскать оказалось нетрудно. Ключевую информацию предоставила мне Исузу: статья, которую она всучила мне, полна косвенных указаний на его «высокое положение» в обществе. Он оказывается скороспелкой и в то время был ростом с Исузу или чуть выше. Именно ему поручили держать ее, когда остальные набросились на ее маму. Он был первым, кого она в ту ночь собиралась проткнуть хлебным ножом — прежде чем наткнулась на вашего покорного слугу, к своему большому удивлению, которое заставило ее остолбенеть.

И как я найду богатого скороспелку среди всего разнообразия мужского населения? Легко. Все, что нужно сделать — это припарковаться напротив «Некрополя» — «джентльменского клуба» уровнем-другим выше тех заведений, которые я имею обыкновение посещать. В скором времени он тоже должен подковылять. Так и есть: проходит несколько ночей, которые я посвящаю разведыванию обстановки, и он появляется.

Он выходит из лимузина с тонированными стеклами, одетый в длинный непромокаемый плащ, полы которого подметают асфальт. Швейцар подхватывает его шляпу, распахивает перед ним дверь и получает пригоршню мятых бумажек.

Несколько минут спустя я обнаруживаю, что наполняю чаевыми чью-то жаждущую руку по пути к соседнему столику. Моя жертва. Моя первая жертва за несколько десятков лет. Я чувствую, как что-то внутри меня поднимается при одной мысли об этом, и приходится напомнить себе, что все затевалось ради Исузу. Чтобы защитить ее, отомстить за нее, а не ради этого восхитительного прилива в моих венах.

У него лицо херувимчика, у моей жертвы. Оно залито тем же светом, что и подиум, в направлении которого он вытягивает шею — с такой тоской, с такой страстью, что я почти чувствую жалость к этому ничтожеству. Пока он не начинает издеваться. Он обмахивается веером из сотенных бумажек, вот что он делает. Он улыбается танцовщице на сцене, подмигивает своим сплошь черным глазом и ослабляет галстук. У него почти нет шеи… значит, тот способ, которым я планирую отправить его на тот свет, не подходит.

— У вас свободно? — спрашиваю я, прерывая мечтания своей жертвы, которые продолжались достаточно долго, чтобы я успел приземлиться рядом с ним.

— Мы знакомы? — откликается он.

Его писклявый голосок исполнен чувства платежеспособности.

— Не совсем, — говорю я. — Но у нас есть общие знакомые.

— У нас? — он приподнимает одну бровь, выражая интерес.

Я киваю.

— Не желаете выпить?

Два парня, у которых есть общие знакомые, быстро находят общий язык.

— То же, что и вам, — говорит он, то ли для того, чтобы поддержать беседу, то ли чтобы потянуть время.

— Вы не похожи на человека, который заказывает то же самое, что другие, — улыбаюсь я. — Вы похожи на тех, кто предпочитает что-нибудь новенькое.

Маленькое ничтожество держится молодцом. Маленькое ничтожество делает маленький глоток. Молча. Я тоже держусь. И тоже ничего не говорю. Смотрю туда, куда смотрит он, то есть снова на сцену.

— Интересно, каково это, — говорит он внезапно, — иметь такие длинные ноги?

— Это не так здорово, — отвечаю я. — Знаете, чем выше падать, тем больнее.

— Только не говорите мне о падении, — говорит он, прижимая свою крошечную ладошку к своему крошечному сердцу: тук-тук-тук. — У меня ночи без этого не проходит… — он делает паузу и елозит своей крошечной задничкой по стулу. — Так… так что вы имели в виду?

Длинные ноги и голые груди — один из способов заставить скороспелку замолчать. Другой способ — клейкая лента.