Но ничего страшного не произошло.

Женя вытащила из тайника замшевый потертый мешочек. Дрожащими руками развязала туго затянутый шнурок и обомлела. В руках у нее оказалось ожерелье.

Ожерелье из нескольких десятков сверкающих драгоценных камней.

Приглядевшись к ним, девушка поняла, что каждый камень представляет собой маленький, тщательно отполированный человеческий череп с крошечными рубинами, вставленными на месте глаз.

И тут рядом с Женей раздался свистящий, похожий на змеиное шипение голос:

– Молодец, ты сделала это для меня. Теперь отдай мне священное ожерелье.

Черная машина с полицейской мигалкой ехала по ночному городу.

На переднем сиденье рядом с водителем сидел мрачный плечистый оперативник, на заднем – еще один полицейский, и рядом с ним – смуглый черноволосый мужчина с обгорелым лицом, с седой прядью, напоминающей след от сабельного удара. На руках у него были защелкнуты браслеты наручников.

Водитель покосился в зеркало заднего вида и встретил взгляд янтарно-желтых глаз.

– Ты чего глядишь? – проворчал шофер недовольно. – Ты чего смотришь?

– Не отвлекайся, Антипов! – одернул его оперативник. – На дорогу смотри!

– А чего он смотрит? – повторил водитель.

– Глаза есть – вот и смотрит! Смотреть у нас никому не запрещается. И ты смотри, только вперед!

– Да смотрю я, смотрю! Только он как-то нехорошо смотрит! У меня от его глаз мурашки по коже!

– Не думал, Антипов, что ты такой чувствительный! Ты ведь мент, а не старшеклассница!

– Сейчас некоторые старшеклассницы попадаются покруче ментов! – подал голос полицейский с заднего сиденья.

Водитель снова взглянул в зеркало – и опять наткнулся на взгляд янтарно-желтых глаз. Этот взгляд притягивал его, засасывал, как зыбучие пески.

В глубине желтых глаз вспыхнули багровые искры, словно отсветы далекого пожара.

Водитель не мог отвести взгляд от зеркала, не видел ничего, кроме багровых искр в янтарно-желтых глазах…

– Антипов, ты чего?! – выкрикнул оперативник. – Ты куда смотришь?!

Из-за угла вылетел голубой пикап.

Антипов не увидел его, он не мог отвести взгляд от глаз арестованного.

Водитель пикапа попытался избежать столкновения – но было уже поздно.

Раздался грохот удара, скрежет металла, звон бьющегося стекла…

Через несколько секунд наступила тишина.

Полицейская машина лежала на боку, все ее пассажиры были без сознания.

Впрочем, не все.

Смуглый мужчина с обгорелым лицом выбрался из-под бесчувственного тела оперативника, достал у него из кармана ключ от наручников и, ловко вывернув пальцы, открыл замок.

Освободившимися наручниками он пристегнул своего недавнего конвоира к дверной ручке машины, поднялся на ноги и, немного хромая, пошел прочь.

Остановившись в квартале от места столкновения, он повернул голову и потянул носом, словно к чему-то принюхиваясь.

На обожженном лице проступило что-то вроде улыбки.

– Я иду! – проговорил он, обращаясь к кому-то невидимому. – Я иду, Великая Черная Мать!

* * *

Капитан Шерстоухов с трудом выплывал из сна. Он хотел спать – долго, с удобством вытянувшись на кровати. И чтобы ничего не мешало, никто не шумел над ухом, не включал телевизор, не хлопал дверью, и собака чтобы не ставила ничьи ботинки на подушку, и кошка не лезла под одеяло, и жена не включала фен, и теща не распевала дурным голосом: «Лаванда, горная лаванда!»

В свое время у Шерстоухова все это было – и жена, и кошка, и собака, и даже теща. И все они ужасно ему надоели.

Точнее, понял он это только тогда, когда они все исчезли. Вернее, не они исчезли, а он. И опять-таки, исчез не в буквальном смысле, а просто жена сказала, чтобы он убирался из ее жизни и никогда больше там не появлялся. И Шерстоухов ушел. А она осталась. С кошкой, собакой и тещей. Детей у них не было. Может, и к лучшему, подумал тогда Шерстоухов.

И опять-таки, собаки тогда уже не было. Собственно, с собаки все и началось. Или, точнее будет сказать, собакой все и закончилось.

Эта сука (в прямом смысле) пристала к жене у метро, когда та возвращалась с работы. Она так ласково смотрела, так трогательно прижималась, так деликатно съела пирожок с мясом, который жена купила ей тут же у метро. Жена прониклась и растрогалась до слез и привела собаку домой.

Шерстоухов своим полицейским нутром сразу почуял, что собака – страшная прохиндейка. И авантюристка, такая вотрется в доверие, поживет у одних хозяев, потом сбежит и приблудится к следующим. Люди доверчивы и жалостливы, а собака – хорошая артистка. Но доказать что-либо ни жене, ни теще Шерстоухов даже не пытался. Была у него надежда на кошку. Кошка была жуткая зараза, хватала Шерстоухова за босые ноги, линяла на его лучший костюм и пару раз нагадила в его тапочки, но сейчас могла пригодиться.

Новую приживалку кошка встретила в штыки. Она распушилась, увеличившись в размерах раза в четыре, выгнула спину верблюдом и шипела, как масло на сковородке, когда у тещи подгорали котлеты. Однако хитрая собаченция нашла подход и к кошке. Признала ее первенство во всем, уступала еду и вообще была тише воды ниже травы, так что надежды Шерстоухова не оправдались.

Так и пошло. Жена отдавала все время воспитанию собаки, называла ее ласковыми именами и едва ли не пускала в постель, а Шерстоухов стал чаще задерживаться на работе, чтобы не видеть этого безобразия. Теща тоже привязалась к собаке и пела теперь вместо «Лаванды» по утрам про собаку, которая бывает кусачей только от жизни собачей. Кошка держалась индифферентно.

Наступила весна, и четвероногой прохиндейкой снова овладела охота к перемене мест. И в один солнечный весенний день на прогулке эта тварь просто выскочила из ошейника и целеустремленно пустилась прочь. Не оглядываясь на хозяйку, которую, кстати, она хозяйкой и не считала.

Шерстоухову оставалось только тихо радоваться, что собака убежала не от него, а от жены, в противном случае жена просто загрызла бы его (от собаки научилась). А так он выдержал тяжелейшую истерику жены и выговор тещи за черствость и бездуховность, а когда брякнул необдуманно, что туда собаке и дорога, раз не понимает хорошего отношения, то получил от жены предложение убираться прочь.

И ушел. Утром на работу. А когда вернулся вечером, его ждал чемодан на площадке. И соседка, выглянувшая из дверей, сообщила, что жена поменяла замки.

Соседка относилась к нему неплохо, здраво рассудив, что с полицией нужно дружить – мало ли что в жизни может случиться. Соседка напоила его чаем и пустила пожить в квартиру своего племянника, работавшего в Тюмени по контракту. И там, в тишине, Шерстоухов осознал, до чего же это все его достало. И с тех пор сторонился женщин. Хватило уже ему семейного счастья.