Прогуливались с серьезным видом непуганые утки, в распоряжении которых был пруд. Прогуливались пары — и молодые, и не очень. Как в любом городе единого мира. Разве что тут, в консервативном Российском Государстве — формат 1М-1Ж абсолютно доминировал среди тех, кто шел, держась за руки. Хотя все формы отношений давно были разрешены, легализованы и уравнены в правах — вскоре после Марша Справедливости. Который иногда неофициально называли революцией. Но злые языки говорили, что все эти три термина неправильные. Потому что это был не марш, а стояние на площади, потому что это был верхушечный переворот. И потому что после него богатые стали еще богаче, а бедные так и остались сосать лапу.

Доля правды в этом, возможно, была. Григорьев-старший знал человек пять, среди них одного талантливого художника, которые геройски погибли на площади за то, чтобы несколько жирных упырей — по сравнению с которыми Прохор был просто душкой и нестяжателем — обзавелись парой новых особняков, гаражом из машин, яхтами и министерскими креслами. Впрочем, как всегда. Се ля ви.

Повернули бы они назад, эти идейные светочи, если бы знали? Nobody knows. Скорее всего… нет.

Скриптор не понимал таких людей. Молодые и наивные. Или просто неисправимо глупые.

От скуки Григорьев просматривал айденты идущих мимо людей. У одной девушки среди других параметров мелькнула надпись «Открыта для новых отношений». А у другой: «ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ». Хотя с виду он бы решил, что все наоборот.

«Жаль, что в пору молодости этого не было, — горько усмехнулся Григорьев. — Хотя… Судьбу на хромой козе не объедешь. История ─ штука упрямая. И упругая. Как ее не гни, она вернет тебя на ту дорогу, которую выбрало твое подсознание. И хоть десять Гитлеров убей — а все равно будет война, и миллионы погибнут. Это же можно сказать и о твоей личной истории. Ее можно изменить в очень узких пределах. Даже в наш век».

А вот идет под руку с высоким атлетом (у него модная борода «лесоруба») девушка с белыми волосами в необычном серебрящемся платье, меняющим цвет в зависимости от освещенности. «Умная ткань». А еще бывают из этой же серии — «умные нити», «умная краска», которая в теории может заменить хоть одежду, хоть обои, хоть экран. Все-то теперь «умное». Только люди так и остались дураками, хоть и загрузили себе в мозги тонны информации, которую толком не умеют использовать. Молодежь так вообще беспомощна, если ее отключить от Сети. Старики увидели виртуальность в тридцать, сорок, а то и пятьдесят лет, а они в этом росли. Для них «оболочка» существовала с детства.

Вот эта барышня едва ли знает, что та же технология проецирования изображения используется для армейского «плаща-невидимки». И война, и насильственная смерть для нее абстракция. Надолго ли?

«Только я не хочу, чтобы и мужики так ходили, — подумал Виктор Семенович. — Я все-таки консерватор и традиционалист».

Псевдопрозрачное платье было непроницаемо для взглядов чужих людей. Например, для него или для копов. И для тех монахов из прихода «настоящей», не обновленной Православной Церкви, которые прошли мимо. Но для того, кого владелица добавит в белый список — оно могло быть очень даже прозрачно. Он подумал о том, что некоторые умельцы взламывали такие штуки. Чтобы самим смотреть или в общий доступ выложить.

«Но это преступление. Вторжение в чужую приватность, — подумал Григорьев. — А вот если она сама все покажет, то получит штраф. За нарушение нравственных норм. Хотя какое вообще отношение к морали имеет получение удовольствия без причинения вреда другим? Может, завтра мир провалится в ад, которым нас так пугали чаплинцы и ваххабиты. Дураком же тогда будет тот, кто все эти годы строил из себя святошу и во всем себе отказывал».

Но вот даже в этом пасторальном месте с настоящими соснами и юркими белками, резвящимися в их кронах, он увидел грозный призрак перемен.

Прямо по курсу на небольшой огороженной площадке гремела музыка и трепетали флаги. Вился кумач, и рябило в глазах от триколоров — имперского черно-желто-белого и обычного. На трибуне, с которой в обычные дни читали стихи местные поэты, стоял в окружении нескольких здоровых мужиков в штанах с полосами и меховых шапках, невысокий господин в тельняшке, фуражке и кителе. С аккуратной бородкой и усиками, с черными волосами, уложенными гелем.

«Сергей Бонифатьевич Георгадзе, — подсказала «оболочка». — 28 лет, общественный активист. Контактные данные…»

Да на хрен его контактные данные, подумал Григорьев. И так видно, что народный трибун. Старик свернул подсказку. Он отметил про себя, что на парне форма ВДВ, расформированного, когда тот еще пешком под стол ходил.

— В кого мы превратились, люди русские? — декламировал брюнет. — Доколе будем терпеть власть врагов народа?..

Речь длилась минут десять. И со многим в ней Григорьев был даже готов согласиться. С предпосылками. Но с выводами — не всегда. Небольшая толпа — человек двести — слушала внимательно. И чувствовалось, что большинство из них горячо поддерживают оратора. В «оболочке» все дублировалось — и даже более того, фонтанировал целый гейзер агитации, которую в обычное время сразу бы удалили и вычистили. Тут были и призывы, и манифесты, и программы таких действий, от которых среднего чиновника хватил бы инфаркт, невзирая ни на каких наноботов в артериях.

И все равно Григорьеву показалось, что это — не на самом деле. Не всерьез. Что сейчас этот морок развеется, и все пойдут в свои офисы.

«Все-таки рабочий день, Ктулху меня забери. А на многих даже деловые костюмы по полному офисному дресс-коду».

Клерки. Из тех, кого еще не сократили. Белые воротнички, но из небогатых. Он умел отличать на глаз. Были и те, кто больше похожи на грузчиков и разнорабочих. Но типажи были в основном славянские. Были и те, кого раньше называли хипстерами, а еще раньше — стилягами. Какие-то из них, конечно, купили модный пиджак и штиблеты на деньги, взятые в микрокредит. Но другие могли иметь в собственности пару квартир внутри Садового Кольца, сдавая которые, можно было заниматься «творческой самореализацией», путешествовать по миру, сидеть в кофейнях и барбер-шопах. У кого-то могли быть и свои шопы, магазины и даже торговые сети. В феврале 1917-го такие тоже цепляли красные банты, хотя многие через полгода об этом пожалели. Конечно, все они были богачами рядом с прикрепленным к убыточному заводу «посессионным» рабочим из Кировской области, из Особой Экономической зоны. А такие пока сидели тихо. Но революции начинают обитатели не самых нижних этажей социальной пирамиды с потребностями с верхних уровней пирамиды Маслоу. А уже потом, при успехе, подключаются настоящие обездоленные.

«И тогда мало не показывается никому».

Лица в толпе были открытые и располагающие к себе. Многие пришли с детьми. Символики в толпе было очень мало, только у каждого десятого были ленты национальных цветов, да у нескольких человек — значки с земным шаром. «Союз Освобождения Земли…», — подсказала оболочка.

Но вот, закончив зажигательную речь, оратор запел: