Мальчик протягивает ей змей. Мод не отшатывается, но с дыханием случается что-то странное – оно перестает бродить туда-сюда в горле и стеклянным стержнем рушится куда-то к узлу нервов между ног. Она принимает у мальчика змей, погружает пальцы в змеиные извивы. Колыбель для кошки, вычесанная шерсть. Мальчик движется, словно актер в старом кино. Словно у него паркинсонизм, – словно он ребенок с болезнью Паркинсона. Мод держит змей. Не тяжелые. Сколько их тут? Пять, шесть. Не поймешь, где кончается одна и начинается другая. Девочка касается грудей, будто они ноют, затем возлагает руки на голову Мод. Мод отдает змей мальчику, а тот касается ими своего лба и укладывает их в коробку. Все дальнейшее очень интимно, хотя, пожалуй, без невнятной болтовни этих детей не случилось бы. Мод садится на пол под лампочкой и плачет. Слезы вырываются изнутри, накатывают волнами. Из глаз, из носа, изо рта. Она окликает своего ребенка, бормочет ее имя. Зои, Зои… Мальчик и девочка на коленях стоят по бокам. Щебечут и гукают, гладят Мод по плечам, по голове. Все трое качаются, всех троих шатает. Все трое в лодочке, что дрейфует по воле волн. А потом все заканчивается. Мод чудится, будто лампочка погасла – перегорела, – но нет. Мальчик встает. Смотрит на Мод – клоун в большущей рубахе. Девочка тоже смотрит, но еще стоит на коленях, и взгляд у нее другой. Мод опускает глаза. На исподе бедра – густая кровавая паутина; кровь на шортах, кровь на полу. Мод трясет, но она умудряется встать. Из нее никогда так не текло. Она шагает к двери. Идет через темное нутро церкви, спотыкается о стул, бьется коленом, поднимается, добирается до двери и шагает не сворачивая, пока море не обнимает ее талию черной юбкой, расшитой лунным светом, точно нитями шелка.

Ночью она опять слышит грохот, будто вдали палит артиллерия. Слышит его на грани слышимости, но на сей раз уверена, что это не гром. Проснувшись на рассвете, долго лежит, разглядывая свет на стене. Снова плачет, но не исступленно; слезы текут по морщинкам в уголках глаз и отыскивают дорогу к горлу.

Ложась спать, она сделала себе прокладку, отодрав спину от футболки. Теперь смотрит в трусы, проверяет, не протекла ли на простыню, встает, натягивает джинсы (хлопок от соли заскорузлый, но сойдет) и спускается по лестнице. Она ужасно голодна и идет прямиком к буфету, где в контейнерах и старых жестянках из-под печенья хранится все, что не доели накануне за ужином. Съедает холодные жареные овощи, кусок лепешки, три маленьких плантайна, два помидора. Выходит к девочке, приглядывающей за курами, спрашивает, нет ли яиц, девочка дает ей два, и Мод разбивает их и выпивает сырыми. Из-за стены сада выходит Джессика. Здоровается; неловкость лишь мимолетна. Джессика сегодня как будто стала младше и, пожалуй, сама это чувствует.

– Где Тео? – спрашивает Мод.

– Он в трейлере.

Мод идет к трейлеру и стучится, пока Тео не открывает. На нем только шорты.

– Отвезешь меня к яхте?

Он не смотрит на нее – не смотрит ей в лицо.

– Я устал, – говорит он.

– Ладно, – говорит она. Улыбается ему, но он уже отворачивается, затворяет дверь.

Мод возвращается в дом, находит Джессику и просит открыть подпол. Внизу доливает солярки в бак и выносит пустую канистру на пляж. Вряд ли управлять жангадой так уж сложно. Мод выволакивает лодку в прибой, забирается через корму. У жангады рулевое весло, из снастей – только грота-шкот, но первые двадцать минут Мод опасается, что зря так поступила, и вынужденно вспоминает навыки времен отрочества, клубных времен, когда ходила по Темзе на гоночных мелкосидящих «Лазерах» и «Файрболлах». И тем не менее церковь скрывается из виду прежде, чем Мод приспосабливается, понимает, как балансировать, как ставить плоский нос к волне, насколько круто к ветру держаться.

Когда добирается до «Киносуры», ветер почти стихает. Мод идет вдоль борта, швартуется и залезает. Набирает солярки в канистру – там еще полно – и спускается в полузатопленную кают-компанию. За раздвижной дверцей в гальюне отыскивает тампоны, прихваченные из ванной в коттедже, спускает джинсы (стоя по колено в воде), распечатывает один и применяет к делу прямо на месте, мельком покосившись на себя в зеркало – лицо темнее волос, на шее белые полосы от риф-штерта.

В кают-компании она озирается – что бы еще взять? Как и в прошлый раз, все громоздит на верхней ступени сходного трапа, затем мелочи сваливает в два холщовых ведра, а остальное – в парусный чехол. Забирает судовой билет, регистрационное удостоверение и страховой полис (все в пластиковом конверте, а вода до него не добралась). Напоследок выдирает нахзац из справочника портов и карандашом, который выуживает из воды между банок и вытирает насухо, пока он не приходит в себя, набрасывает записку – сойдет за последнюю запись в судовом журнале, которого она не вела. «Меня зовут Мод Стэмп, я совладелец яхты “Киносура”. Я вышла из Фалмута, Англия, в конце мая 2009 года, потеряла мачту в Атлантическом океане и в результате шторма отдрейфовала на юг…» Повествование ее кратко, а в конце она пишет номер телефона Тима и адрес Рэтбоунов. Поразмыслив, добавляет имя Криса Тоттена и адрес верфи. Цепляет лист на латунный крючок тросика, на котором висит занавеска в иллюминаторе над штурманским столиком, и уже лезет было по трапу, но тут под фотографией яхты видит прыгучий свет, бредет туда и вылавливает из воды то, что светится. Лампочка, подобранная в океане к югу от Азорских островов. «Дженерал электрик», шестьдесят ватт, колба не повреждена, нить накала цела. Мод вертит лампочку в руках. Почти боится ее. И почти ей улыбается, и подумывает взять ее с собой – этот предмет, гонца, несущего свою невероятную весть, – но кладет на воду и в последний раз взбирается по сходному трапу, опускает брандерщит и, три-четыре раза с натугой потянув, задвигает крышку люка.

Мальчик ждет ее на пляже. Вбегает в прибой, хватает лодку, забирает себе.

– Нельзя ее брать! – кричит он. – Isso não te pertence![52] – Голос придушенный. Вот-вот разрыдается.

– Ты же устал, – отвечает Мод.

– Она не твоя! – кричит он. Хватает холщовое ведро и швыряет на пляж, раскидывая содержимое. Мод огибает нос лодки, подходит к мальчику.

– Прости, – говорит она.

Он сверлит ее взглядом, опускает голову.

– Она не твоя, – бормочет он.

Она вынимает из лодки другое ведро, вынимает парусный чехол, кладет на песок и на корточках собирает то, что выпало. Крики выманили на пляж детей, с церковного крыльца смотрит Джессика. Близко никто не подходит – а потом один ломает строй и по песку бежит к Мод. Мальчик с рыжей шевелюрой, которого она нашла в карцере, в forno за церковью. Он пугливо косится на Тео, потом хватает одно ведро и следом за Мод тащит к дому. Еще трое волокут парусный чехол. Словно голову великана, которого только что истребили у них на глазах.

Вечером кино не показывают. За ужином Джессика объясняет, что солярку надо экономить. Может, посмотрим другое кино на следующей неделе; зависит от того, как они будут себя вести, станут ли слушаться. Тео не произносит ни слова, кроме благословения перед едой. Едва трапеза окончена, он уходит из-за стола. Атмосфера – в точности как в семье, где зашла в тупик родительская ссора.