– Пока, мама! – и сразу прячется под простыней.

Внизу Мод спрашивает, где будет спать Джессика, и та отвечает, что перебралась в трейлер, пусть Мод живет у нее в комнате сколько хочет. Пусть это отныне будет ее комната.

– А Тео ночует в трейлере? – спрашивает Мод.

– Трейлер большой. Места полно.

– Там жили мама с папой?

– Был один год, папа пригнал трейлер. Из самого Хантсвилла.

Фонарь притягивает облако насекомых. Одни белокрылы, похожи на призраков; другие причудливы, балетны. Девочка показывает Мод, где хранятся фонари – висят на гвоздиках между двумя арками. Джессика выключает свой фонарь, и на миг они с Мод друг для друга незримы, а потом белые стены начинают светиться, и девочка уходит, уронив «спокойной ночи» и пальцами легко коснувшись локтя Мод.

Та идет в другую сторону, к нужнику. На тропинке – медленные зигзаги, зеленые огни светлячков. В нужнике четыре кабинки с распашными дверями, как в салуне на Диком Западе. Внутри тоже летают зеленые огоньки. Сами туалеты – как Мод уже успели гордо объяснить – компостные, высохший гумус используется в саду.

Выйдя из нужника, она слышит глухой звон толкающихся коз, но не знает, где козы ночуют, и разглядеть не может. Смотрит на тропинку – что будет, интересно, куда попадешь, если зашагать по ней к холмам, от которых сейчас осталась лишь беззвездная тьма под тьмою, усеянной звездами. Карт в Ковчеге не попадалось. Может, и нет никаких карт – или они путешествуют вместе со взрослым, с папой.

Она идет назад сквозь тучу светлячков, мимо курятника, в арку. Нащупывает дорогу к баку с водой, пьет воду – на вкус как железо, – трет зубы пальцем и поднимается к себе по стертым деревянным ребрам ступеней. Папину рубашку не снимает, прямо в ней залезает под одеяло, погружается в сон без сновидений – и спустя несколько минут просыпается, потому что за стенкой плачет ребенок. Рыдания заглушает чей-то голос, чей-то яростный шепот, и наконец слезы утихают. А после ничего, только шорохи океана.

Утром Мод снова встает последней. Странно: столько детей прошли мимо ее двери, но не разбудили. Им что, велено ходить молча и босиком, дабы чужачка, спящая женщина (женщина, которая выступила – должно быть, воображают они – из вод морских во исполнение пророчества, о котором они даже не слыхали) проснулась, когда сама пожелает?

Внизу открыт подпол; Мод заглядывает и видит железную лестницу – как будто трап в судовое машинное отделение. Внизу в луже света появляется Джессика, и хотя ступени круты, она взбегает ловко – в одной руке заводной фонарь, в другой большая кастрюля риса.

– Хотите посмотреть? – спрашивает девочка. Ставит кастрюлю на край стола и снова спускается в подпол, а Мод следом за ней. Внизу просторнее, чем воображалось, футов пятнадцать на десять, и высоко – можно выпрямиться во весь рост, даже если ты выше Джессики, выше Мод. На ум тотчас приходит сокровищница Рэтбоунов – странный вывих мысли, который словно разметывает Мод тонким слоем по всей Атлантике, – хотя здесь на полках не акварели и не африканские маски, а шеренги консервных банок, пакетов, коробок с ярлыками. Мод идет за фонарем – какао «Хершиз», калифорнийские оливки, гамбо с красной фасолью, кукурузная каша быстрого приготовления, смесь для оладий, печенье «Орео», «СпагеттиОс». Есть даже сигареты, четыре блока «Лаки страйк», три еще в обертке, четвертый полупустой. У дальней стены лари с рисом, сухой фасолью, мукой, оплетенные бутыли кукурузного масла, красного пальмового. Полных емкостей нет – битком набитых полок нет, – но даже без сада за стеной и рыбы, которую ловит мальчик, этого провианта детям хватит на много месяцев.

Между ларями – дверь в дальнюю комнату. Банки с побелкой, бухты кабеля, ножовки, сверла. А также школьные тетрадки, коробки разноцветных мелков, карандашей. У дальней стены генератор – над ним с потолка бледными корнями свисают провода. Мод приподнимает одну из стальных канистр.

– Солярки нет, – говорит Джессика. – Давным-давно нет солярки.

На полке возле генератора – какой-то аппарат, прикрытый черной бархатной тряпкой. Под тряпкой Мод обнаруживает кинопроектор «Белл и Хауэлл» формата «супер-8», на вид ухоженный, стекло и сталь поблескивают ярко, точно скальпели.

– У нас даже есть кино, – говорит девочка и лучом фонаря указывает на груду тонких коробок на полке над проектором. – Мы скучаем по кино.

Они выбираются наверх. Их поджидает коати. Обнюхивает, обмахивает грустными смоляными глазами. Джессика захлопывает люк, запирает навесным цифровым замком – стержень в прочной скобе.

– Сказать вам цифры? – спрашивает Джессика.

– Мне незачем знать, – отвечает Мод.

Девочка падает было духом – ее ни с того ни с сего осадили. Затем опять веселеет:

– Дети сейчас поедят. И мы тоже. Потом у нас уроки. Хотите преподать детям урок?

– Урок?

– Ну да. Как в школе.

– И что я им буду преподавать?

Девочка смеется:

– Вы же взрослая. Вы много всего знаете.

– Они все понимают по-английски?

– Одни больше, другие меньше.

– Мама с папой учили.

– А потом мы с Тео.

– Что случилось с мамой?

Девочка пожимает плечами:

– Змея укусила.

– Змея?

– Папу кусали три или четыре раза, и он даже к врачу не ходил.

– А мама пошла?

– Тут нет врачей, Мод.

– Она здесь похоронена? Могила у нее здесь?

Девочка машет рукой на среднюю арку – могила, видимо, дальше по тропе.

– Папа выбрал место. Всю ночь строил ей гроб. Сказал, хоть она и умерла, это не значит, что он ошибался.

– Насчет чего? – спрашивает Мод.

– Ну, – говорит Джессика и берет козий колокольчик, и руки ее (без колец, как и у Мод) – словно руки совершенно взрослой женщины, – насчет всего, наверное.

После еды все собираются в тени манго. Мод спиной к стволу, дети перед ней полукругом – все, кроме двух мальчиков, чье отсутствие не объясняется, и Тео, который ушел рыбачить. Мод учит детей: как дышит тело, легкие – это как бы мешки, и в них такие мелкие структуры, как корни у растений, а кислород разносится кровью, и сердце гонит ее по сосудам, а воздух, который мы выдыхаем, – не такой, какой мы вдыхаем. Она их учит: дерево – например, манго – тоже дышит, и происходит это, потому что оно получает энергию от солнца. Погружаясь в состояние, параллельное сну, Мод слышит себя, слышит свое повествование о клеточных мембранах и смотрит на детей, а те заслушались, будто им рассказывают про Златовласку и медведей. Говорит она двадцать минут. В конце Джессика хлопает в ладоши, и дети тоже.

– Вы хорошая учительница, – говорит Джессика, когда младшие разбегаются.

– Я раньше никогда не учила детей, – отвечает Мод.