В другой раз она слышит за дверью родителей, пронзительные перешептывания, и даже откуда-то просачивается теплый пластмассовый шорох ламинатора.

Другие голоса, говорят с ней или о ней. Белла говорит: Чем угодно. Только скажи. Кадровичка говорит: С учетом ухода за совсем маленьким ребенком.

Последний голос – человек с тендера в Фалмуте, или человек с тендера превращается в седобородого капитана Слокама, наклоняется над кормовым релингом «Спрея» и настойчиво, напряженно вопрошает, куда Мод идет. Ей не хватает вдоха крикнуть ему в ответ…

Потом она спит, но снова просыпается еще затемно. Укрыта одеялом; спихивает его до пояса. Футболка липнет к коже между грудей, волосы на лбу влажны. Мутит, но стошнит вряд ли. Долгие минуты с какой бы то ни было реальностью ее связывает лишь звон москита где-то у окна. Потом вступает что-то еще (словно из пустой трубочки комариного горла), и от этого звука Мод вспоминает, как в детстве лежала в постели ночами, когда палили на полигонах, – рокот артиллерии и бомбы, барабанная дробь, которая заглушала все – ночной автобус, соседский телевизор, – не из-за того, что долетала в суиндонскую спальню, не растеряв мощи, но из-за того, чем была при зарождении, – силой, вскрывавшей склоны холмов. А здесь? Здесь это, наверное, гром или фокусы моря. Мод затаивает дыхание, поворачивает голову, вслушивается, вслушивается и в конце концов уже не понимает, слышит ли взаправду или звук сохранился лишь в голове.

Когда она просыпается в следующий раз, на стене против окна томится брус солнечного света. Мод садится, полминуты недоумевает, отчего она не на яхте, и, постанывая, спускает ноги на пол.

Умывальный тазик, который принес мальчик – вчера? два дня назад? – так и стоит у кровати. Мод зачерпывает обеими руками, пьет, потом раздевается и приседает возле тазика помыться. Поскольку полотенца не видать, вытирается футболкой. Сороконожная сыпь пошла волдырями – четыре, пять водяных пузырьков. Ступни сзади стерты в кровь. На руках, на ногах, на кистях тонкие порезы, но ни один не воспалился. В целом, пожалуй, все лучше, чем можно было опасаться, хотя от боли в ребрах – о которой ребра напоминают, едва Мод встает, – она по-прежнему замирает, по-прежнему ахает.

В изножье кровати висит гора одежды. Кажется, когда Мод ложилась, никакой одежды не было. Она эту одежду перебирает. Нейлоновое платье – Мод для него недостаточно высока и толста. Нейлоновая комбинация, белая нейлоновая блузка, бежевые брюки, в которые, по талии судя, влезут две Мод. Для ношения пригодна только плотная рубашка из линялого синего хлопка – мужская, конечно, и, вероятно, попавшая сюда по ошибке, прокравшаяся в груду тряпок, которую тащили из гардероба, из глубокого ящика. Рубашка почти достает Мод до колен, но если подвернуть рукава, в ней удобно и прохладно.

Мод выходит (босиком) и в коридоре толкает ставни на окне против своей двери. Окно выходит на сушу, а справа, в сотне ярдов, – участок за стеной, где-то с пол-акра. Видны вспаханные грядки, низкие деревца, увитые зеленью шпалеры. И головы трех или четырех детей – один с вилами выше него, гораздо выше, другая с мачете на плече, точно с палашом. За садом – низкий купол водяной цистерны, а сбоку шеренга пальм, чьи стволы вылепил морской ветер.

Слегка высунувшись, слева Мод видит одноэтажную мазанку: стайка кур проводит раскопки в пыли у открытой двери, маленькая девочка сидит на корточках в тени дома – кажется, беседует с петухом. Высится флагшток, где не развевается флаг, валяются детали разобранного трактора, полоса рыжей земли, как та, по которой Мод шагала в первую ночь, почти четко по прямой уходит к низким округлым холмам. Домов вдали нет, телеграфных столбов нет. Ничего похожего.

Она спускается по лестнице в просторную комнату, перекрестно обстреливаемую светом из арок, – одна сторона ярче другой. В дальнем углу длинный стол, вдоль стены полки, где своим внутренним тусклым светом мерцают тарелки и чашки. На полу – земляном – между стульями ищет чем поживиться зверь, которого Мод принимает за кошку. Завидев Мод, он трусит к ней на быстрых лапках, задрав хвост; нет, не кошка – с кошку размером, но смахивает скорее на обезьяну или даже на мохнатую свинку.

Мод выходит в арку и, прикрыв глаза ладонью, глядит в море. К берегу подходит лодочка – плосконосая, под грязно-белым латинским парусом. Мод видела такие лодки на картинках, знает, что такое судно характерно для этих берегов, называется «жангада». Лодка входит в прибой, одинокий матрос спрыгивает в воду и ведет лодку на берег, как лошадь, затаскивает на песок. Теперь видно, кто это, – мальчик постарше, который смотрел от церковных дверей, когда Мод только пришла. Из ящика на палубе (эта лодка – почти плот) мальчик достает двух крупных красно-коралловых рыбин. Свистит, и миг Мод раздумывает, не ей ли, но затем мимо нее бегом проносится ребенок – мальчик вряд ли старше лет пяти, – на бегу взбивая пятками песчаные фонтанчики. Он забирает рыбин, руками держит за жабры. Тяжеловаты, но он справляется – еле-еле, – сосредоточенно хмурится. На ходу косится на Мод и уносит рыбин по тропинке солнечного света между церковью и домом с арками.

Мод поджидает старшего мальчика. Тот наверняка ее заметил, но шагает по краю пляжа и поворачивает от моря к церкви лишь за деревом, что растет на границе песка и рыжей земли. Мод срезает путь мимо церкви и нагоняет мальчика у крыльца трейлера. Это неожиданно – вдоль дальней стены церкви на побелевших от соли шлакобетонных блоках стоит громадный трейлер. Мод таращится на трейлер, на пластмассу и металл трейлерного бока, сильно побитые солнцем, затем переводит взгляд на мальчика:

– Ты говоришь по-английски?

– Конечно, – отвечает он.

На нем футболка размера на два меньше, чем нужно, живот между подолом футболки и поясом шортов туг и коричнев. Руки до локтей блестят рыбьей чешуей.

– Я пришла на яхте, – говорит Мод. – Потеряла мачту в шторм. Оставила яхту у берега, вон там. – Она показывает, надеясь, что не ошиблась направлением. – Ты ее видел?

– Нет. – Он то и дело стреляет глазами на ее рубашку. Чем-то рубашка ему не нравится.

– Она красная, – говорит Мод. – Красная яхта.

Он кивает и уже хочет уйти в трейлер.

– Поищешь?

Он опять кивает.

– Что у вас здесь такое? – спрашивает она.

– Ковчег, – отвечает он.

– Ковчег?

– Да.

– А кто следит за детьми?

– Их сейчас нет, – говорит он.

– А когда вернутся?

Он пожимает плечами:

– Скоро.

– Сегодня?

– Скоро, – повторяет он и отворачивается, открывает дверь и уходит в трейлер.

Она так и стоит, этот трейлер разглядывая; пожелтевшая наклейка над дверью гласит: «Десять заповедей – не многовариантный тест». Непонятно, стесняется мальчик или почему-то злится на Мод. Она отворачивается, смотрит на пляж, где на песке лежит его лодка. Если взять ее сейчас и поплыть, отыщется ли «Киносура»? И если отыщется – что тогда? «Киносура», конечно, пострадала (и не весь ущерб очевиден или даже виден), но Мод по-прежнему считает, что яхту можно спасти, что на хорошо оборудованной верфи ее подлатают за несколько недель. Чем этой гипотетической верфи платить – конечно, вопрос. На счету у Мод, пожалуй, тысяча-две, не больше, даже если она найдет способ добраться до своих денег (здесь, где она пока не нашла даже фермы, не говоря уж о банке).