Спокойный и ничуть не запыхавшийся, направляется к крыльцу.

– Витория, за мной.

Похоже, у меня нет выбора. Пока. Эрмил с поклоном меня пропускает. В спину несутся завывния Огемера.

Поднимаясь за отцом на второй этаж, рассеянно спрашиваю:

– Почему ты сказал, что в следующий раз отрежешь две руки? Одну ты уже…

– У него достаточно денег, чтобы восстановить руку. Только порождения великой Бездны могут свести на нет эёранскую целебную магию: то, что они съедают, невосстановимо никакими силами. И свои обещания я привык исполнять.

Мы входим в коридор, тускло озарённый светом из окон на противоположных его концах.

Тихо. Здесь очень тихо, даже живность на заднем дворе не выдаёт себя мычанием и кудахтаньем. Всё замерло в испуге. И только у меня на этот страх выработалось что-то вроде иммунитета, я свободно захожу следом за отцом в его комнату и прислоняюсь к закрытой двери.

«Пришли, наконец», – ворчит коса. Её не видно ни на застеленной шкурами кровати, ни на секретере. Может, отец спрятал её в добротный приземистый шкаф? Он один подходящего размера, сундук в изножье постели маловат будет. Ещё косу можно убрать под кровать, но такое оскорбление глазастая нарцисска вряд ли снесла бы спокойно.

Отец полуоборачивается, бросает на меня холодный взгляд:

– Хочешь спросить, знал ли я о твоём побеге и их намерениях с самого начала?

Вариант, в котором я пришла взять косу и порубить их всех к чёртовой бабушке, он, похоже, не рассматривает.

– Знал, – роняю я. – Вопрос в том, зачем позволил? Так хотелось оттяпать руку Огемару?

– Подумал, что тебе надо сравнить варианты пребывания здесь, – он бросает саблю Огемара на кровать, отстёгивает и сбрасывает к ней перевязь со своим чуть изогнутым мечом. – Ты выросла в другом мире и не понимаешь, что здесь женщины сильнее зависят от мужчин.

– На Земле женщины тоже часто зависят от мужчин, а женщина без мужчины может считаться неполноценной. Я уже не говорю о странах жёсткого религиозного патриархата…

Тяжко вздохнув, отец расстёгивает жилетку с прорезанным боком:

– Тебя никто не воспринимает как некую самостоятельную личность. Ты можешь служить Ордену, будучи моей дочерью, можешь быть чьей-то женой, на худой конец – чьей-то любовницей. Но ты не можешь быть просто Виторией Никсэ, которая сама принимает решения. Даже если на краткий миг ты добьёшься этого, всё равно любой мужчина будет считать тебя своей потенциальной марионеткой и будет лезть тебе под юбку, чтобы законным браком или любовной связью привязать к себе. Оно тебе надо? – следом за жилеткой он начинает снимать тёмную рубашку. – Ты ведь даже не менталистка, не сможешь определить, искренне к тебе привязаны или просто используют ради удобства. Последний вариант, поверь, встречается намного чаще. Такая жизненная статистика.

Едва сдержав мысли о Саране, фыркаю:

– Как пессимистично.

– Само бытиё отчаянно нуждается в том, чтобы его перекроили на новый лад. – Отец сдёргивает рубашку. – Гонка за выживание превращает всех существ в животных, заставляет забыть всё доброе, бороться только за свою шкуру. Это системная ошибка мира.

На белоснежной коже бока темнеет порез с размазанной вокруг кровью. Огемар отца зацепил.

– А мне сказали, что ты никогда не ошибаешься, – указываю на рану.

– Все ошибаются. Просто некоторые делают так, что об этом никто не узнаёт. – Отец вытаскивает из сундука в изножье шкатулку. В ней звякают склянки. – Итак, вернёмся к вопросу о том, почему я позволил тебе попытку к бегству.

– В воспитательных целях, – складываю руки на груди.

В шкафу что-то глухо стучит. В разум мне ударяет гневное бормотание: «Вы что, меня вытаскивать не собираетесь? Изуверы! Я и обидеться могу!»

В шкатулке плотно набиты пузырьки и мешочки. Отец, оставив её на постели, откупоривает одну из бутылочек и поднимает саблю. Выливает густую тёмную жидкость на лезвие. Растекаясь по металлу с чеканным узором, жидкость источает сполохи наподобие северного сияния. Медленно катится к самому острию, озаряя сосредоточенное лицо отца, высвечивая страшные белые рубцы на животе, которые прежде он объяснял столкновением с медведем.

Сияние складывается в магические знаки.

– Что значит этот свет? – я сосредотачиваюсь на лезвии.

– Яд. Огемар Шайн заядлый дуэлист и обычно выходит победителем. Потому что использует отравленные клинки. Конечно, он это скрывает. Яд нарушает координацию жертвы, упрощая победу, и потом быстро разлагается. В своё время я случайно узнал об этом и на всякий случай выяснил, каким именно ядом пользуется Огемар. Едва вернувшись в Орден и получив возможность запастись различными снадобьями, достал противоядие, ведь за тобой нужен присмотр менталиста, а Огемар – менталист Ордена, и это повышает вероятность нашего столкновения. Как видишь, так и случилось. Противоядие я выпил заранее, а теперь убедился, что никаких новых разновидностей яда Огемар не применял. Предусмотрительность – секрет молвы о моей непогрешимости.

– И зачем ты мне это рассказываешь? – хмыкаю я.

– Ты Никсэ и не должна позорить род, даже если меня не будет рядом. Поверь, я не настолько наивен, чтобы считать себя бессмертным или неприкосновенным. – Отбросив саблю обратно на меховое покрывало, отец убирает флакон с реактивом и вместо него берёт баночку с мазью. – Вернёмся к теме нашего разговора. Мы – исполнители. Кто-то более высокого уровня, кто-то пониже. Во главе стоит проводница воли Бездны, связанная с ней разумом. На практике это значит простую вещь: и ты, и я, и все мужчины, которые попытаются стать твоими покровителями – все мы исполняем чужие приказы. Они не смогут тебя от обязанности подчиняться защитить, не более, чем я. Разница в том, что я не потащу тебя в постель.

– Что-то такое ты уже говорил, – покосившись на пальцы, втирающие мазь в порез на боку, снова перевожу взгляд на разложенное на покрывале оружие.

Отец морщится, но голос его остаётся ровным:

– Мне показалось, ты не поняла, как это будет выглядеть на деле.

– Теперь поняла, не волнуйся.

– Что ж, тогда можешь вернуться к себе и переодеться, мы скоро выезжаем.

– Понятно, – разворачиваюсь к двери. Стиснув прохладную медную ручку, всё же спрашиваю. – Ты кого-нибудь когда-нибудь любил? Ну хоть немного?

Отец молчит. Тихо звякает баночка о флаконы в шкатулке. Снова открыв сундук в изножье, отец с тихим шорохом ткани что-то достаёт. Оглядываюсь: в его руках – белая рубашка и новый жилет с брюками.

– Я слышал твой вопрос, – поясняет он. – Пытаюсь вспомнить, но, кажется, нет. А теперь иди переодевайся. Мне тоже надо, негоже молодой девушке видеть подобные вещи.

Прыснув со смеха, качаю головой.

«Твой отец раздевается?! – коса бьётся в шкафу с новой силой. – Дай мне посмотреть, ну дай!»