Мы все молчим некоторое время, а потом Игги останавливается и спрашивает:

– Вы тоже о ней думаете?

Эллиэнн.

Мы с Тамми смотрит друг на друга и оба киваем. Это «свойство близнецов», мы с ней мыслим одинаково. Потом она берёт меня под руку.

– Она сделала всё, что могла, – говорю я.

– И ты тоже, – говорит Тамми, пожимая мою руку, и мне становится хорошо – как будто теперь моя сестра действительно ко мне вернулась.

Между мной и Тамми наступает особый «момент» – она смотрит на меня и говорит:

– Спасибо тебе, – а бедному Игги приходится наблюдать с несколько смущённым видом.

Мы идём через снег. Спустя некоторое время мы видим в отдалении двор перед «Звездочётом», полный машин, и прожекторов, и телекамер, и останавливаемся.

– Мы расскажем им обо всём? – наконец спрашивает Игги.

– Не знаю, – говорю я, улыбаясь. Я отвожу взгляд от Тамми и добавляю: – А ты как считаешь?

Она ничего не отвечает, но снова обнимает меня, и я чувствую, что в кармане её куртки лежит что-то твёрдое. Саму Тамми это тоже удивляет. Озадаченно нахмурившись, она достаёт исцеляющую палку Эллиэнн.

– Что ж, – говорит Тамми, – думаю, если мы всё-таки соберёмся им рассказать, у нас будет доказательство.

В обычной ситуации идти по подъездной дорожке паба навстречу прожекторам, собравшимся журналистам и зевакам было бы жутковато.

– Ты в норме, Иг? – спрашиваю я.

Игги натягивает кепку поглубже, расправляет плечи и отвечает:

– Стоит разок поджечь людской зоопарк в дофигаллионе миль от дома, Тайт, как больше уже ничего не кажется страшным. Идём, Сьюзи, будь хорошей курочкой.

С этими словами он начинает шагать по дорожке, и Сьюзи не отстаёт от него, а мы с Тамми смеёмся и бежим так быстро, как только позволяет моя больная нога, за ним следом.

Я слышу, как кто-то кричит:

– О боже мой! Это они! Это они!

Прожекторы поворачиваются в нашу сторону, ослепляя нас, и следующие несколько минут пролетают как-то смазанно: вокруг нас люди, и выкрики, и протягивающиеся к нам, чтобы дотронуться, руки, и вспышки камер, и новые выкрики, а потом я не могу ничего толком разглядеть, потому что глаза мне заволакивают слёзы.

Я слышу, как Тамми говорит:

– Давай, Ба, вставай же, – потому что Ба упала на колени на плотно утрамбованный снег, а потом они обе плачут, и смеются, и обнимаются.

Кажется, все вокруг что-то кричат. Кто-то обращается к Ба:

– Я знал, что это не твоих рук дело, Кристина! – и она удовлетворённо кивает седой головой. За этим следуют новые выкрики.

– Тамми, повернись сюда!

– Итан, ты не побеседуешь с нами?

– Игги, где вы были?

Ещё я слышу, как кто-то восклицает:

– Ого, чем это так воняет?

Нам как-то удаётся войти в паб, и Ба ухитряется захлопнуть за нами двери и закрыть их на задвижку, оставив всех посторонних снаружи. Крики и вопросы внезапно делаются приглушёнными, на улице по-прежнему продолжают щёлкать камеры, и глаза Ба встревоженно светятся. Она даже не обнимает нас.

Вместо этого она наклоняется к нам и шепчет:

– Никто ничего не знает! Я и словом не обмолвилась. – Она смотрит на полицейского, который таращится на нас через стекло в двери. – А уж поверьте мне, вопросов была уйма.

Я поражён и спрашиваю, запинаясь:

– Н-но как? В-в смысле, почему?

Она расплывается в улыбке и подмигивает.

– Я вам доверяла. Я доверяла этой Элли-как-там-её-зовут. Я знала, что вы вернётесь.

– Это вроде как свойство близнецов? – спрашиваю я, и она кивает.

– Называй это свойством бабушек. Давайте – пойдём в бар.

Но нам это не удаётся, потому что двойные двери бара распахиваются и перед нами появляются Ма и Па и заключают нас в объятья, а Ма не может даже ничего произнести, только повторяет снова и снова:

– Ох детки мои, ох детки мои.

На некоторое время бедный Игги остаётся вроде как не при делах, просто наблюдая за нами с вежливой улыбкой и ища глазами свою маму. Сьюзи топчется у него под ногами.

Па следит за моим взглядом, и стоит ему увидеть Игги, как его лицо каменеет. Трудно сказать, о чём он думает, но у меня такое чувство, что нас обдувает холодком, будто из окна сквозит. Я, конечно, знаю, что Па всегда недолюбливал Игги, но это как-то грубо с его стороны.

– Па, – говорю я, – это не Игги виноват. Мы бы никогда не вернулись домой без него…

Но Ма перебивает меня.

– Игги, – говорит она, кивая головой на распахнутую дверь бара. – Там кое-кто хочет тебя увидеть.

Игги следит за её взглядом, и мы тоже смотрим через дверь в бар – там возле бильярдного стола стоит худощавый мужчина в очках. Стоит мне увидеть его кудрявую рыжую шевелюру – и я немедленно понимаю, кто это.

Игги не произносит ни слова. Вместо этого он срывается с места и обхватывает своего отца руками. Потом появляется Кора, и Игги обнимает и её тоже, и хоть его мама и папа не обнимаются, я замечаю, как они обмениваются мимолётной улыбкой, и слышу, что папа Игги говорит:

– Прости, Игги. Прости, Кора. – И от этого как будто всё налаживается. Он наклоняется и почёсывает подпалённые перья на голове Сьюзи.

Я слышу, как Па встаёт за спиной у нас с Тамми – мы так и не отходим друг от друга.

Он говорит:

– Он славный, этот малый.

Грязные, покрытые кровью и пропахшие дымом, потом и засорившимися трубами трое пропавших «Килдерских детей» явились в свою родную деревню вчера вечером, вызвав ликование и слёзы.

Тамара, кратко Тамми, Тайт, двенадцати лет, её брат-близнец Итан и их лучший друг Игнатус Фокс-Темплтон, тринадцати лет, разыскивались по всей Европе с момента пропажи Тамми в сочельник и последовавшего за этим два дня назад исчезновения мальчиков.

И они, и их родители отказались давать интервью.

Доктор Бет Тейлор, медик Нортумберлендской полиции, выступила с сообщением, подтверждающим, что состояние детей было «удовлетворительным», несмотря на то что они изрядно проголодались. Она заявила, что помимо незначительных синяков и одного сильного ожога у них нет серьёзных травм. «Отоспятся, отъедятся – и всё с ними будет хорошо», – сказала она, впрочем, отказавшись комментировать их психическое состояние. «Это дело полицейского психолога».