Он кивком указал на рукоять меча.

– Сними его. Медленно.

Откуда-то налетел сквознячок, и огоньки ламп заплясали за решетчатыми стенками. На полу зашевелились тени.

Рингил выронил из рукава драконий кинжал и быстро шагнул влево.

Маджаки мастерили это оружие в последние годы войны, когда равновесие качнулось в обратную сторону. В основном кинжалы были предназначены для обрядов в честь грядущей победы, а в бою – даже ближнем – оказывались не идеальным оружием. Эгар отдал ему свой в приступе хмельного дружелюбия, у походного костра, как-то ночью на равнине Анарш. «Никакого толку от этой хреновины, – пробормотал маджак, отвернувшись. – Забирай ее себе». Фактически, это был клык младенца-дракона, треугольного сечения, с двумя зазубренными гранями и одной, заточенной до бритвенной остроты. Мастер, кем бы он ни был, вырезал у основания удобную рукоять, с обеих сторон изобразив текстуру ткани. Вся штуковина – неполных девяти дюймов длиной, достаточно маленькая, чтобы спрятать, и длинная, чтобы убить человека ударом в сердце. В свете ламп кинжал поблескивал, как мутный янтарь.

Развернувшись на одной ноге, Рингил всадил его Вариду под подбородок.

– Нет!!!

Кто-то орал с истеричной яростью. Точно не Варид – драконий клык пригвоздил его язык к небу; рот был закрыт намертво. Самое большее, на что громила был способен, это сдавленное мучительное пыхтение, а его глаза уже закатились в глазницах, потому что острие драконьего ножа рассекло мозг пополам, войдя снизу. Кровь хлынула сквозь стиснутые зубы, словно булькающий алый источник. Рингил держал Варида насаженным на кинжал, стоя вплотную и заслоняясь его массивным телом; сморгнув кровь с глаз, он узнал голос Хейла – другие еще не видели, что происходит, и вряд ли могли отдать какой-нибудь приказ…

– Стреляйте, мать вашу, стреляйте же!

Случилось то, на что он надеялся. Раздался вызывающий содрогание шум и лязг – арбалеты сработали на близком расстоянии. Все три стрелка имели опыт сражений в мелких отрядах, он это понял и учел. Тело Варида дернулось от попадания. Один арбалетный болт пронзил плечо громилы насквозь и едва не отчекрыжил Рингилу нос. Два других улетели куда-то еще; он не увидел, куда. «И все-таки арбалет – ни хрена не годное оружие». Рингил улыбнулся от облегчения и почувствовал, как сердце начинает биться быстрее. Скорее ощутил, чем увидел, что люди Хейла выбегают из ниш. Они выстрелили, растратили свое преимущество – теперь дело за сталью. Он оттолкнул труп Варида, оставив драконий нож под челюстью. Пока они бежали на него, занял позицию. Мгновения битвы будто отделились друг от друга, и каждое нереальным образом растянулось …

Вскинув обе руки к рукояти меча, он ощутил естественность и плавность собственных движений, схожую с плавностью хода кириатских машин, будто он сам был машиной, искусно сработанным заводным манекеном, дополняющим стальной клинок.

Почувствовал знакомое прикосновение рукояти, похожее на поцелуй в ладонь, и улыбка на его лице превратилась в оскал.

Ножны с холодным звоном разжали объятия.

Друг Воронов вырвался на свободу.

* * *

«Хочешь знать, как все закончится, Гил?»

Однажды вечером в Ан-Монале словоохотливый и весьма пьяный Грашгал с загадочным видом держал в черных, покрытых шрамами руках только что выкованный меч, Друг Воронов, с хитрым прищуром разглядывая продольный желобок на клинке. От отблесков огня в большом очаге с краев лезвия будто капала расплавленная сталь. Из сумрака под потолком злобно таращились резные горгульи на концах балок.

«Я видел, как все закончится. Однажды в городе, где для людей подняться в воздух – не сложнее, чем дышать, где кровь отдают чужестранцам в дар, а не крадут, вооружившись заточенным железом и яростью, как это делаем мы – однажды, в таком месте эта дрянь будет висеть за стеклом, через которое на нее таращатся малыши». Держа Друга Воронов одной рукой, Грашгал лениво взмахнул им несколько раз, и меч что-то прошептал в сумерках, озаренных светом камина.

«Я это видел, Гил. Они смотрят на эту штуку через стекло, и оно покрывается испариной от того, как они прижимаются носами, и отпечатки ладошек медленно тают, когда сами дети уже умчались поглядеть на что-нибудь другое. И для них он – полная бессмыслица. Хочешь знать, почему?»

Рингил, вальяжно раскинувшийся в кресле, махнул рукой. Он и сам был не слишком трезв.

«Нет. В смысле, да. В смысле, понятия не имею. Валяй, объясни».

«В том городе, Гил, никто ничего не понимает, потому что для них это уже не имеет значения. Они не боятся стали и людей, которые ее носят, и никто из них этому не научится, потому что нет нужды. В том городе, который я увидел, таких людей больше нет. Нас там нет».

«Тебя послушать, местечко зашибись, какое красивое. Как мне туда попасть? – Рингил свирепо ухмыльнулся кириатскому клановому вождю. – А, погоди – сейчас ты скажешь, что за жилье там дерут втридорога, верно? И как мне зарабатывать на жизнь, если они держат мечи в музее?»

Грашгал очень долго смотрел на него сверху вниз. Потом улыбнулся.

«Боюсь, Гил, ты туда не попадешь. Слишком далеко, и быстрые тропы чересчур извилисты для людей. А на прямой дороге и ты, и я станем пылью, полузабытыми сказками еще до того, как этот город начнут строить. Но его час настанет, и этот меч будет тому свидетелем. Кириатская сталь, смертоносная и долговечная. Когда закончатся войны, и даже боги забудут причиненную ими скорбь, а кириаты превратятся в миф, в который никто не верит, эта убийственная… окаянная… вещь будет висеть без дела, не причиняя вреда, выставленная напоказ для детишек. Вот как все закончится, Гил. И некому будет вспомнить, задуматься или понять, что эта штуковина может натворить, если дать ей волю».

* * *

Рингил пришел в движение, словно вихрь, и первого из людей Хейла встретил синеватой дугой взлетевшего клинка. Головорез занес секиру, а Рингил уже выставил Друга Воронов, отражая удар. Он парировал, сжав оружие обеими руками, жестко, целясь не в секиру, но в руку, которая ее держала. Кириатский клинок аккуратно рассек запястье. Кровь хлынула из обрубка, его забрызгало, и в душе Рингила что-то неистово-дикое завопило от восторга. Отрубленная рука продолжила падать по дуге, брызгая кровью и пачкая их обоих; секира глухо ударилась об пол. Ее владелец тупо уставился на собственные пальцы, еще сжимающие древко, и крик застрял у него в горле. Рингил рубанул по тому месту, где плечо соединялось с шеей, рассек артерию и сухожилия, прикончив врага.

Следующий, с коротким мечом в одной руке и булавой в другой, уже был у него за спиной. Рингил сделал ложный выпад справа, сверху вниз и вынудил противника поднять оба оружия не туда, а потом опустил Друга Воронов низко, почти горизонтально, и замахнулся, целясь в живот. Ни один широкий меч, выкованный из человечьей стали, не позволил бы так резко сменить вектор движения; но кириатский сплав не просто позволил – он ответил на маневр песней. Удар рассек врага от бока до бока, и меч зацепил хребет, прежде чем вышел из тела.