Поревели, осушили слезы и вышли к придворным под ручку, как добрые подруги… А ночью к Елизавете Петровне примчался Лесток:

— Сейчас или никогда!

Она выбрала «сейчас», в результате получила корону, а Анна Леопольдовна, имевшая возможность уничтожить соперницу, но отпустившая ее, отправилась с семьей в Ригу, а потом в Холмогоры…

Видно, помня эту встречу наедине и боясь так же расчувствоваться перед Екатериной, Елизавета Петровна избегала встреч наедине с ней, а когда невестка стала уж очень настойчива — дошло даже до жалоб духовнику императрицы Дубянскому, — решилась, но позвала и великого князя с Александром Шуваловым.

Екатерина, никак не ожидавшая присутствия этих двоих, сначала чуть растерялась, она надеялась именно на разговор без свидетелей, однако выбирать не приходилось.

Елизавета Петровна помнила и свою собственную растерянность, когда услышала от Анны Леопольдовны содержание письма, которое слышать уж никак не желала. Потому перехваченные письма от Екатерины Апраксину положили на видное место. Сам старый Апраксин одного вида пыточной не вынес, помер прямо там, сильно озадачив старателей Шувалова, так ничего от него и не добившихся. И в письмах Екатерины тоже ничего не было, только поздравления с Новым годом да рождением ребенка… А Бестужев, прекрасно понимая, что опасны любые улики, ничего у себя не держал, все сжег при малейшем признаке опасности. Не было у Елизаветы Петровны против великой княгини ничего, но говорить об этом самой Екатерине не стоило, вот и лежали письма в тазу на виду.

Екатерина увидела их сразу, но сдержаться смогла. К тому же действительно не писала Апраксину ничего дурного. Конечно, в голове метались страхи: а вдруг это что-то от Бестужева, вдруг не все смог сжечь? Или хуже того, у Вильямса что сумели извлечь.

Из-за большой ширмы слышна чья-то возня. Однако… императрице мало главы Тайной канцелярии и обиженного мужа, есть еще и тайные свидетели за ширмами? Там действительно сидели два Шуваловых — фаворит Елизаветы Петровны Иван и его брат Петр. Сама государыня сидела в большом кресле, огромная, страшно растолстевшая, даже распухшая, красная от гнева и избытка румян… Перед появлением великой княгини она старательно злила себя разговором с Петром, но злость стремилась направить на Екатерину.

Все против — императрица, Шувалов, конечно, муж, и никого, кто сказал бы слово в защиту. Гордо вскинуть голову, отметая все обвинения? Это означало последовать в подвалы Шувалова, Екатерина там не бывала, но помнила, как однажды ей долго рассказывал об их «прелестях» Нарышкин. Нет, вызов бросать нельзя, у нее нет сил противостоять всем сразу. И Екатерина интуитивно выбрала единственно верную линию поведения.

Едва присев в обязательном приветствии, она бросилась к ногам императрицы:

— Ваше величество! Умоляю выполнить мою просьбу!

Елизавета Петровна, не ожидавшая такого наскока, замерла.

— Ваше величество, если я всем противна, меня никто не любит, отпустите меня на родину! У меня больше нет сил терпеть такое…

Она залилась слезами, щедро орошая ими полную руку императрицы. Елизавета Петровна тоже всплакнула, но сдаваться не собиралась. Она никак не могла отпустить Екатерину домой.

— Как же вы можете уехать, ведь у вас дети?

— Мои дети в ваших надежных руках, я знаю, что лучше им не будет нигде. Молю и дальше не оставить их своей заботой.

Это бальзам на душу Елизавете, считающей, что более заботливой воспитательницы, чем она, быть не может. Екатерина немало страдала из-за безобразного воспитания малышей, особенно сына Павла, которому уготована участь Петра, потому что будет хил, задерган и задарен. Но говорить это Елизавете Петровне нельзя, а потому великая княгиня униженно молила продолжать баловать и портить своих детей.

— Но… но что мы скажем народу о вашем возвращении?

Елизавету Петровну мало заботило народное мнение, имелись в виду, конечно, придворные и дипломаты, но уж им-то и вовсе объяснять ни к чему, и так все понимают и вопросов не зададут.

— Ваше величество, скажите, что сочтете нужным, объясните, почему я навлекла Вашу немилость и ненависть великого князя.

Ох, как хотелось сказать, что, наверное, потому, что стала более русской, чем он, но Екатерина сумела вовремя прикусить язычок, пока не время, еще неизвестно, что за письма в тазу…

Елизавета Петровна чуть растерялась, но не могла же она подать виду!

— Но где же вы намерены жить, ваш отец умер, а мать в бегах в Париже?

Это серьезный вопрос, на который у Екатерины ответа не было, но она сумела перевести разговор в нужное русло:

— Да, Ваше Величество, ей вменили в вину преданность России, и король Фридрих изгнал ее!

Снова слезы. Это удар, потому что снова спрашивать, где будет жить, нелепо, а принцесса Иоганна вдруг предстала почти русской патриоткой и противницей Фридриха, которого Елизавета Петровна не могла терпеть. Заодно это пинок в сторону Петра, прусского короля обожавшего. Шувалов-старший в досаде кусал губы, эта девчонка умудрялась переломить государыню! Но возражать не мог, его к разговору не приглашали.

А разговор пошел явно не в ту сторону, как готовил глава Тайной канцелярии, императрица принялась выговаривать невестке. Что та не всегда замечала обращенные к ней знаки внимания, принялась вспоминать, как переживала, когда принцесса София-Фредерика болела…

Екатерина почувствовала нужный перелом и горячо поддержала, рассыпавшись в благодарности за те благодеяния, которые получала от Елизаветы Петровны, говорила, что просто по глупости не всегда правильно понимала какие-то знаки внимания, просила простить за невнимательность… С трудом сдержалась, чтобы не съехидничать по поводу роскошных подарков и внимания после рождения первенца, но снова вовремя прикусила язычок.

— Вы воображаете, что умнее вас никого нет!

Это уже просто речь обиженной какой-то мелочью женщины, но не государыни, которая своей властью может выгнать из страны или вовсе отправить на дыбу! А с обиженной женщиной справиться хоть и трудно, но Екатерина знала как. Шувалов в своем углу снова кусал с досады губы. Великая княгиня умна, куда умнее дурня, стоявшего рядом с ним. Может, Бестужев прав, и на нее нужно было делать ставку? Но теперь уже поздно, у княгини к Шуваловым устойчивая ненависть. А может, нет, ведь с Бестужевым они тоже не могли друг друга терпеть, но пришло время, и княгиня и Бестужев ради союза переступили через свою неприязнь. Вот кто должен взять власть после смерти Елизаветы Петровны! Не Петр, не регенты при маленьком Павле, а вот эта молодая женщина!

Шувалов даже слегка крякнул с досады на самого себя. Петр воспринял это как знак вмешаться и подал со своего места голос:

— Она ужасно злая и упрямая!

Но Екатерина уже пришла в себя, она согласилась, что зла против тех, кто дает ненадлежащие советы Его Высочеству, и упряма в своем недовольстве такими людьми. Имелся в виду, конечно, Шувалов.