Но страшнее всего был тот, кто стоял между моими родителями, держа в руке бокал шампанского и улыбаясь до ушей. Молодой человек, чуть за двадцать, свеженький выпускник элитной бизнес-школы, с трепетом взиравший на двух полубогов, позировавших вместе с ним.

Реджи Гиллрой.

Реджи Гиллрой, который еще не родился, когда я ушла в стазис. Неудивительно, что он говорил так, будто знал моих родителей! На этой фотографии ему было никак не больше двадцати пяти, его волосы еще сияли натуральным золотом, а смуглая кожа выглядела немного темнее, делая его еще больше похожим на золотую статую, ибо он поражал неестественным совершенством, к которому всегда стремятся скульпторы. Оказывается, с годами Гиллрой стал гораздо больше похож на человека!

Я держала в руках доказательство, но отказывалась ему верить. Поэтому я подняла фотографию и с дикой силой швырнула ее в дальнюю стену. Стекло разбилось, рамка раскололась пополам.

Но мне было недостаточно уничтожить улику. Я должна была разгромить все. Попадись мне моя стазисная капсула, я сорвала бы свое бешенство на ней, но ее здесь не было. Поэтому я сбросила со стены один из пейзажей и запустила его через всю комнату, как фрисби. Брэн едва успел пригнуться. Я швыряла безделушки. Я бросалась тяжелыми пресс-папье, оставлявшими замечательные вмятины в стенах. Потом я добралась до бара и принялась кидать стаканы в окна, и они разбивались с услаждающим душу звоном, осыпая пол восхитительными грудами битого стекла.

Вскоре я поняла, что никто не пытается меня остановить. Даже наоборот, дедушка Брэна каким-то образом очутился рядом со мной и терпеливо подавал мне все новые и новые снаряды для метания. Сам Брэн стоял в дверях, вне досягаемости моей шрапнели, и смотрел на меня с каким-то странным выражением, которое я могу назвать только серьезной улыбкой.

Я бросила последний предмет — металлический шейкер для коктейлей из бара. Он с грохотом покатился по полу, и я последовала за ним. Мне стало заметно легче.

Ласковая рука погладила меня по голове.

— Мне так жаль, Роуз, — сказал Рон. Потом он встал, и я увидела, что он подошел к Брэну и взял его за плечо.

Не знаю, что он сказал ему, но Брэн тут же подбежал ко мне и погладил по спине.

— Теперь все будет хорошо, — сказал он, но мне показалось, что он больше хотел уверить в этом самого себя. — Никто не допустит, чтобы такое повторилось снова. Мы все этого не допустим! Я, дедушка и мама, мы об этом позаботимся!

Я подняла на него глаза. Внутри у меня была пустота.

— Я устала, — прошептала я.

Брэн криво ухмыльнулся и помог мне сесть.

— Неудивительно. Я непременно научу тебя играть в теннис, у тебя отличный удар. — Он поднял меня и, подставив плечо, дотащил до дивана. — Ложись.

Я свернулась на темно-зеленом диване и глубоко вздохнула. Рон исчез, но вскоре появился снова, с теплым вязаным пледом в руках. Он бережно укрыл меня и подоткнул плед с боков.

— Никто тебя не обидит, я обещаю, — шепнул он. — Спи.

Мне хотелось улыбнуться ему, но я провалилась в сон так быстро, словно это был стазис. И спала почти так же крепко и сладко. Страх исчез. Я и так потеряла все. Чего еще я могла бояться?

Я спала недолго, не больше часа. Когда я проснулась, за окнами все еще было темно, а Брэн бесшумно убирал последствия моего буйства, бросая осколки в огромный мусорный бак. Я глубоко вздохнула и потянулась. Странное дело, я чувствовала себя хорошо, почти замечательно, словно отмокала в горячей ванне после долгого дня. Шерстяной плед оказался очень теплым и приятно пах одеколоном, наверное, принадлежавшим Рону.

Мы с Брэном были в комнате одни.

— Где твой дедушка?

— Изучает счета Гиллроя, — ответил Брэн. — Ему нужно было сделать несколько звонков, и он не хотел тебя будить. Даже если Гиллрой не натравливал на тебя Пластина, деду открылись довольно темные делишки этого типа. Он ругает себя, что последние месяцы уделял мало внимания всему этому. Чем больше он роется в делах Гиллроя, тем больше свирепеет.

— Странно, что он не рассвирепел из-за меня, — сказала я. Сбросив плед, я пошла помогать Брэну с уборкой. — Ты только посмотри, во что я превратила его кабинет!

— Да он ведь сам тебе помогал! — ухмыльнулся Брэн. — И знаешь, глядя на вас обоих, я едва сдерживал смех.

— Даже не помню, когда я в последний раз так злилась. И злилась ли вообще!

— Наверное, нет, — сказал Брэн.

Я задумалась. Он был прав. Я никогда не сердилась, никогда не жаловалась, никогда не привлекала к себе внимание. Потому что если бы я…

Я отогнала эту мысль. Странно, мне вдруг показалось, что я делаю это уже много-много лет подряд. Процедура была до странности знакомой.

— Нет, мне никогда не убрать весь этот мусор, — вздохнул Брэн.

Я осторожно подобрала очередной осколок стекла.

— Наверное, здесь есть уборщики или типа этого.

— Есть, конечно, но я не хочу оставлять дедушкин кабинет в таком виде, — ответил Брэн. — Он жуткий аккуратист.

— Зато у уборщиков есть метлы, — заметила я. — Тут полно битого стекла.

Брэн сдвинул брови и продолжил собирать осколки.

— Я осторожно.

Некоторое время мы работали молча.

— Мне жаль, что я не сказал тебе раньше, — смущенно сказал Брэн. — Но мне и в голову не приходило, что ты не знаешь. Все знают об этом. Кстати, это одна из причин, по которой Отто так потянулся к тебе. Он чувствует себя таким же покинутым.

Я закрыла глаза.

— Ты действительно думаешь, что они хотели… оставить меня там?

Брэн помедлил с ответом.

— Я их не знал. Темные времена были поистине ужасны, и я могу понять родителей, которые хотели бы спасти своих детей таким способом. Несмотря на все опасности.

Двадцать лет в стазисе — тоже немалая опасность. Правда, не такая страшная, как шестьдесят два. Если бы меня освободили через двадцать лет после помещения в стазис, я бы, наверное, уже через два месяца смогла нормально есть. А теперь неизвестно когда смогу.

— Но… он сказал, что прошло девять лет…

— Да, — очень мягко сказал Брэн. — Дедушка говорит, что твои родители очень старались, чтобы никто ничего не узнал и не озаботился тем, что их дочка совсем не взрослеет. Вот почему я тогда не смог найти никаких записей о тебе. Они сделали все, что смогли. Постоянно переводили тебя в разные школы. Стирали твои изображения из любых публичных документов. Держали тебя в изоляции, выпуская только для особых мероприятий. — Он опустил глаза. — Постоянно запугивали. Возможно, в конце концов они хотели выпустить тебя, но…

Но я никак не могла этого понять.