– Запомню, не волнуйся. Может, согреешь немного воды, чтобы вымыть девчонку? Она едва жива.

– Еще бы! – Иветта приглушенно расхохоталась. – Аристократка не может выдержать объятий даже одного простолюдина, а уж если их десяток… Представляешь, сколько таких, как она, помрет сегодня от народной любви?

Она удалилась на кухню, все еще посмеиваясь. Жан-Клод сочувственно потрепал по свертку в районе безжизненно свисающей головы. Он знал, что судьба обесчещенных и убитых аристократок безразлична таким, как Иветта.

Проходя мимо дремлющего в кресле старика, он покосился на него, поражаясь тому, как можно не замечать откровенных измен жены. Впрочем, сказал он себе, его это не касается.

Взяв Лоретту на руки, он начал подниматься по лестнице, не замечая злобного взгляда, который старик бросил на его башмаки. Покрытые грязью и кровью, они все же оставались дорогими башмаками аристократа.

Жанетта сидела в полутемной гостиной, слушая, как ее тетка вполголоса описывает ужасные события последних дней. Они с Куинси рискнули пробраться в квартал, где жила Гретхен, чтобы убедиться, что она не пострадала, и сейчас сидели за опушенными шторами и тщательно запертой дверью. Тетка рассказывала о том, как народ взбунтовался, отказался признавать монархию и лидеры восставших провозгласили себя Национальной Ассамблеей. Вынужденный уступить, Людовик XVI в конце июня официально признал Ассамблею, но вскоре после этого попытался бежать из страны, прихватив государственную казну. Поскольку народ все больше склонялся к крайним мерам, это неизбежно привело к революции. 14 июля народ штурмовал Бастилию.

– Невозможно поверить! – говорила Гретхен. – Столько разрушений, столько смертей! И как быстро все это случилось! А ведь я годами взывала к знати, я говорила, что нужно идти на уступки, чтобы не потерять все! Никто не думал о будущем – и вот результат.

– Нельзя ли подробнее? – спросил Куинси.

– По всей стране творится одно и то же, – с болью ответила Гретхен. – После взятия Бастилии народ, опьяненный свободой, словно обезумел. И в городах, и в провинции прокатилась волна грабежей, поджогов и убийств. Множество прекрасных замков превращено в руины. Когда я думаю о произведениях искусства… – Она оборвала себя и продолжала более спокойно: – Что ж, лес рубят – щепки летят! Невозможно было и дальше вести прежнюю жизнь.

Жанетта молчала, вспоминая поместье, в котором выросла, его чудесную красоту. Она едва решилась задать вопрос.

– А что с «Верденом»?

– Можно сказать, его больше нет… как и «Бонтемпа», как и «Сангуина».

Куинси мрачно покачал головой. Жанетта не хотела верить в услышанное. Как красив был «Верлен», как живописен! Просто смотреть на него, видеть смену времен года, ступать по плодородной земле – уже и это было счастьем! Чувство горького сожаления стеснило ей сердце. Она пыталась, но не могла увязать в одно целое мирных крестьян, которым когда-то помогала, и одержимую разрушением кровожадную толпу. Куинси привлек ее к себе. Лишь тогда она ощутила, что дрожь сотрясает ее тело.

Куинси хорошо понимал чувства Жанетты. Его сердце тоже болело за сожженный «Сангуин» – единственный дом, который он когда-либо имел. Все самые лучшие, самые светлые воспоминания были связаны с ним. Там был погребен его отец, там сам он когда-то присматривал за пахотой, севом и жатвой. Но под глубокой скорбью таилась надежда. Можно было уничтожить здания, но не землю, на которой они были построены. «Земля была, есть и будет, – думал Куинси, – и всегда найдется тот, кто засеет ее и соберет урожай». И еще он думал о тех, кто владел этой землей, но был слишком высокомерен, чтобы поступиться даже малым. Теперь они потеряли все!

Он гладил Жанетту по голове и говорил себе, что она еще очень молода, она забудет. Сердце ее оправится от тяжелого удара. Иное дело – Гретхен.

– Известно ли вам, что стало с тамошним дворянством? – спросил он тихо.

– Как только прошла весть о взятии Бастилии, большинство дворян бежало из Франции, прихватив все, что можно было увезти. Но не все. Некоторые лишь сейчас снимаются с места.

– Мой отчим, например? – вопросительно произнесла Жанетта.

– Эдуард покинул страну одним из первых. Он звал и меня, но я отказалась. Я не из тех, кто бросает родину в час испытаний. – Гретхен сказала это с гордостью и грустью, помолчала и заговорила снова: – Насколько мне известно, Ален де Виньи был послан представителем от дворянства на съезд народа, но как только король признал Ассамблею, демонстративно покинул собрание и вернулся в провинцию. Он наотрез отказался покинуть «Сангуин» и «Бонтемп», хотя Эдуард уговаривал его уехать. Он не мог вообразить себе масштаба беспорядков и полагал, что сумеет защитить свои владения. Эдуард взял с него слово, что он позаботится и о «Вердене»…

– И что же? – нетерпеливо перебила Жанетта, в глубине души уверенная, что уж с Аленом то ничего не случится.

– Крестьяне повесили его в главном зале «Бонтемпа», – неохотно ответила Гретхен.

Девушка ахнула и прижала руку к губам. Итак, Ален был мертв. Человек, который дважды взял ее силой и силой же принуждал выйти за него замуж. Он всегда казался таким могущественным, таким уверенным в себе – и вот он мертв. Она спросила себя, какие чувства испытывает, и ответила: ничего, совсем ничего. Не потому, что не могла простить его, просто смерть Алена казалась нереальной, и требовалось время, чтобы ее осмыслить.

Куинси прижал ее к себе, не сводя с Гретхен встревоженного взгляда. Он думал о тех дворянах, что всегда сочувствовали бедным и помогали им. Они считали, что не принадлежат к правящему классу, но считал ли так народ, захвативший власть? Гретхен следовало послушаться Эдуарда и бежать из страны. Ни ее жизнь, ни жизнь Жанетты не были неприкосновенны. Бросив взгляд на свою возлюбленную, Куинси подумал, что аристократические черты не скроешь под одеждой простолюдина. Она была слишком изящна, она держалась с достоинством и с детства привитой гордостью, в ней сказывалось благородное происхождение. Не впервые он задался вопросом, не ошибся ли, позволив ей остаться с ним? Жанетта вольна сама сделать выбор.

«Но что же будет, – думал Куинси, – что будет?» Он больше не имел на повстанцев никакого влияния, хотя дело еще не дошло до откровенной вражды. С захватом власти идеализм их остался в прошлом, словно его и не было.

Куинси чувствовал себя беспомощным и бесполезным, и это ему очень не нравилось. Сейчас он даже не был уверен, что сумеет защитить любимую женщину.

– Тетя, Гретхен, – сказала Жанетта, нарушая тяжелую тишину, – мы ведь пришли еще и для того, чтобы поделиться с вами радостью…

Оглянувшись на Куинси, она коснулась рукой своего живота. Гретхен подалась вперед, заранее улыбаясь.

– Да, тетя Гретхен, у меня будет ребенок!

– Как чудесно! Я счастлива за вас, дорогие мои!

Она бросилась обнимать обоих, потом принесла свой лучший коньяк, чтобы отпраздновать событие.