– Ты ведь не захочешь делить любимую с другим? – мягко спросил… даже не спросил, а уже ответил Танкар.

Йонарда передернуло:

– Да уж! Не понимаю, как это получается у тебя.

– Получается… как-то. Потому шо не хочу превращать свою амброзию в яд.

Рыжий торговец отвернулся и вплотную занялся занозой. Это было, без сомнения, серьезнейшее занятие, требующее предельной концентрации внимания. Отвлекать друга не следовало. Берг встал и вышел из шатра.

Над головой висело близкое небо, приколоченное мириадами серебряных гвоздиков к тому, к чему его там следовало приколотить в самом начале времен. Эта привычная картина всегда наполняла сердце северянина спокойствием. Что бы не случилось с ним самим, с городами, империями – небо не упадет: эти гвоздики всегда выглядели очень надежными. Горьковатой струйкой вплелся в его мысли запах полыни. Скфарны почитали эту траву как божество. И это было правильно. Если звезды держали небо, то полынь связывала воедино землю великой степи, не давая ей улететь вслед за ветром. Где-то в этой темноте переступил с ноги на ногу горячий конь. Фыркнул. Но никого не разбудил. Огни были погашены.

Спотыкаясь и в четверть голоса поминая Таната и Хрофта, Йонард упрямо двигался вперед, не совсем понимая, какая сила его ведет, но догадываясь, что лучше ему этого не знать. И лучше не спорить. Пару раз он чуть не убрался носом в священную полынь, споткнувшись о чьи-то тела. В ноздри ударил запах крепкого перебродившего молока. Догадки Берга оказались верными. Вели его никак не светлые боги, потому что направления он не потерял и спустя всего лишь полчаса вышел к цветному шатру Сатеник, в самом сердце лагеря.

Пожалуй, предводительница кочевников, которая нагадала ему любовь, могла бы помочь хорошим советом. Она была мудра, эта женщина. Как, наверное, становится мудрым каждый, кому удается разменять восьмой десяток. Но Сатеник, должно быть, уже спала. Будить ее явно не стоило. Помимо всего прочего, это вполне могло стоить жизни если не самому Йонарду, то паре отличных ребят, с которыми он не раз за эти дни делил трапезу.

Он уже почти решил повернуть восвояси, когда вдруг понял, что не один здесь не спит. Буквально в нескольких шагах от него светлела под звездами шелковая накидка. А над ней серебрилась корона из мягких русых кос. Франгиз. Йонарда прикрывал серый бок баира. Конь спал чутко, но сквозь дрему уже разобрался, что этот странный человек, который шастает здесь в ночи, пахнет так же, как все скфарны и, стало быть, свой. Беспокоиться и звать хозяина он не стал. Женщина сидела неподвижно, не поворачивая головы. Боялась? Мечтала? Любовалась звездами? Йонард уже совсем было решился обнаружить свое присутствие, когда она заговорила. Тихо, едва слышно. Йонарду пришлось напрячься, чтобы уловить слова:

– Как странно! Небо. Звезды. Ветер с моря. Я уже много лет не чувствовала этого ветра. В городе морские ветры умирают.

Берг тут же изменил решение. Не будет же женщина, даже такая… беспокойная, как Франгиз, разговаривать сама с собой. Приглядевшись получше, Йонард увидел, что у ног ее полулежал мужчина в неприметной одежде кочевника. Йонард постарался совсем слиться с темнотой.

– Я виновата перед тобой, – продолжила Франгиз. – Ты мог бы уехать с отцом. Сейчас жил бы в Синопе, имел бы свою торговлю, корабли, семью…

– Дюжину детей, дом в рассрочку, долги, брюхо и лысину, – с тихим смехом продолжил мужчина.

– Сейчас не время для шуток, – перебила она странным, тихо звенящим голосом, – возможно, часы наших с тобой жизней перевернуты в последний раз!

– Мне нравится, как ты это сказала: «наши с тобой жизни…» Тс! Тихо, женщина. Не нужно рвать мне волосы, иначе одну из своих потерь я сегодня восполню, лысина у меня все же появится… Часы и впрямь перевернуты. Но, я надеюсь, время у нас еще есть. У всех нас. И у Дания тоже. По крайней мере, на городской стене я не видел его отрубленной головы.

– Замолчи!.. Не говори так, даже в шутку не говори, – женщина зябко повела плечами, хотя ночь была – и надо б теплее, но некуда. – Не хочу слышать! Если бы я не вышла за него замуж, сейчас ничего не угрожало бы его голове!!!

– И дюжина детей, персидский диван и лысина были бы у него…

– Рифат! Рифат, как ты можешь?! Пятнадцать лет ты стоял у моего трона, пятнадцать лет хранил покой моего царства. И никогда ни о чем не просил, хотя, видит Бог, ты знал, что отказа не будет. А сейчас, когда все рухнуло в один миг, только твоя сабля, только твоя верность и остались у меня… Лишь на них моя надежда. И снова ты ничего не просишь.

– Прежде чем стать твоим мужем, Даний двадцать лет был моим братом, – спокойно проговорил бывший начальник городской стражи. – Что я должен просить у тебя, чтобы ты перестала мучиться, что завтра я пойду на штурм, а ты останешься в гэре? Чем ты должна расплатиться со мной за спасение моего же родича? «Будем гордыми людьми, ибо жизнь дешевле чести. В одиночку или вместе – будем гордыми людьми». Я люблю тебя, Франгиз. Давно люблю, сильно люблю. Но моя любовь – она не в том, чтобы привести тебя в свой дом, запереть под замок и даже солнцу не показывать. А всего лишь в том, что я всегда на твоей стороне. Даже если ты против меня – я все равно на твоей стороне. И прошу я лишь об одном, но это одно для меня бесценно – не грусти. И не думай, что за поворотом колеса фортуны обязательно темнота. Кто знает – может быть, именно сейчас оно выносит нас к свету, а?

Йонард развернулся и бесшумно ушел. Голос его друга и с недавних пор – брата, отважного воина, не проигравшего ни одной битвы, в том числе и с собственным сердцем, еще долго звучал у него в ушах. В нем не было боли, не было обиды, не было горечи. А был в нем счастливый смех победителя. И обещание будущего счастья.

Йонард так не умел. И был уверен, что уже не научится.

Певец Эрон по давней привычке есть с руки и укрываться небом никакого шатра себе не поставил и ни к кому из новых друзей не напросился. Он устроился на отшибе, чуть в стороне от лагеря, там, где большой камень прикрывал от ветра его вытертый коврик. Там пасся его конь. Там же спала его жена, девочка-танцовщица, которая когда-то безоглядно ушла за ним, не взяв с собой ничего, кроме своего сердца. Сейчас она, укрытая теплым плащом, бродила по тропинкам своих сновидений и чему-то улыбалась. Эрон смотрел на нее с недоверчивой нежностью. Так странно нашедшее его счастье казалось ему одновременно и вещью вполне обычной, даже необходимой, и – совершенно волшебной.

Эрон улыбался и вертел в руках массивное золотое кольцо с огромным, дивно ограненным зеленым камнем. Кольцо передала ему старая Сатеник, и смотрела она при этом странно, словно поднесла ему чашу, сама не зная, сладкое вино в ней, золотой песок или страшный индийский яд. Да и у Йонарда с Танкаром, которые стояли рядом, лица были еще те. Пожалуй, они изрядно подивились, почему, едва оказавшись у него в ладони, кольцо не превратилось в скорпиона…

Эрон повернул камень, просто подковырнув его длинными, тонкими пальцами музыканта.