Утром Элисон, видимо, решила оставить меня в покое, позволив мне пренебречь завтраком перед работой, зато выпить лишнюю чашку кофе.

Ночью я никак не мог решить для себя вопрос о том, исключает ли эта жуткая видеозапись причастность Элисон к тому, что происходило с Эммой. Подозревать, что Элисон разрешила бы пытать собственную дочь, казалось немыслимым.

В то же время я был вынужден признать, что запись могла оказаться умелым монтажом. Мне показалось, что похитители пропустили через тело дочери несколько электрических разрядов, но ни автомобильного аккумулятора, ни другого устройства, которым им для этого пришлось бы воспользоваться, нигде видно не было. Возможно, что все виденное и слышанное мной было подделкой, смонтированной в каком-нибудь видеоредакторе. Я молился, чтобы так оно и было, но при этом, лишенный возможности знать наверняка, не мог сдвинуться с места в своих рассуждениях относительно возможного двуличия своей жены.

В любом случае я решил, что ничего не скажу ей о той записи. Достаточно и того, что один из нас ее посмотрел.

Потом я уехал и некоторое время спустя, постояв немного в пробке у Хэмптон-Роудс Бридж-Таннел, вошел в офис – чуть позже обычного.

Миссис Смит восседала за столом с привычным чопорным видом. Я вспомнил Герберта Трифта с его телеобъективом, который, возможно, уже запечатлел ее в момент тайного свидания с Роландом Хемансом.

– Доброе утро, миссис Смит, – сказал я.

– Доброе утро, мистер Сэмпсон. Как вы себя чувствуете?

Неужели она поняла, что я всю ночь не спал? Разве это так заметно? И вдруг я вспомнил: я же вчера позвонил ей и сказался больным.

– Уже лучше, спасибо, – ответил я, прекрасно сознавая, что по моему виду этого не скажешь, – Как прошел вчерашний день?

– Отлично. Ближе к вечеру все вошло в привычную колею. Журналисты звонили всего пару раз.

– По-видимому, до них наконец дошло, что «без комментариев» и в самом деле означает, что никаких комментариев не будет.

– Один из них, впрочем, пытался поговорить с вами сегодня утром, – сказала она, – Он вам уже несколько раз звонил. Некий Стив Полайти из страх-и-риск. com.

– Ему тоже скажите, что я комментариев не даю.

– Я сказала. Просто хочу, чтобы вы знали.

– Спасибо, – сказал я.

И в этот момент мисс Смит произнесла фразу, которая в одночасье меня разбудила.

– По делу Пальграффа подали новое ходатайство.

– Да? – спросил я, хотя мне хотелось воскликнуть: «Ну что еще?»

– Я распечатала его и положила вам на стол.

– Спасибо, – еще раз поблагодарил ее я.

Я медленно двинулся к двери в свой кабинет, но как только она захлопнулась за мной, опрометью бросился через всю комнату к столу, к заветному листу бумаги. Прочитав слова «Ходатайство об отводе судьи», я чуть было не подавился собственной слюной.

Роланд Хеманс хотел, чтобы меня отстранили от дела.

В основе его жалобы лежал конфликт интересов – «АпотеГен Фармасьютиклз» выступала в роли главного спонсора сенатора Франклина. А Франклин, как утверждал Хеманс в одном из многочисленных параграфов ходатайства, был не только моим «бывшим работодателем и соратником», но и «крестным отцом ребенка мистера Сэмпсона».

Как Роланду Хемансу удалось об этом узнать? Сведения такого рода на дороге не валяются, да и в прессе после Несчастного Случая об этом ничего не сообщалось. Этот факт не упоминался даже в ходе слушаний по утверждению меня на должность судьи, где подобная информация обычно всплывает на поверхность.

Я стал читать дальше. Если верить Хемансу, «АпотеГен» потратил на предвыборную кампанию Блейка Франклина 2 миллиона 100 тысяч долларов, как прямо, в виде финансовых вложений в Комитет по переизбранию Блейка Франклина, так и косвенно, через деятельность ассоциации «Вперед, здоровая Америка» – комитета политических действий[15], контролируемого президентом «АпотеГен» Барнаби Робертсом.

Кроме того, Барнаби Робертс потратил на кампанию Блейка Франклина «более 150 тысяч долларов личных средств, приближаясь к максимально оговоренной законом сумме».

Переведенные на более простой язык, эти заявления говорили только об одном: «АпотеГен» подкупил сенатора Блейка Франклина, а значит, косвенно, подкупил и меня.

В качестве одного из доказательств приводилась отсканированная газетная фотография, сделанная на благотворительной вечеринке, та самая, на которой я держу в руке нелепый бокал с шампанским. Сенатор на ней меня приобнял, и в глазах всего мира я, вероятно, выглядел его прихвостнем.

Но мне в глаза больше бросился другой вещдок – фотография Блейка и Барнаби Робертса за дружеским обедом. Еще любопытнее была надпись, которой ее снабдили журналисты «Ассошиэйтед пресс». Снимок был сделан в пятницу, три недели назад.

На тот момент Пальграфф уже подал иск и дело определили на рассмотрение мне, хотя сам я этого еще не знал. Над ним работали Джереми Фриланд и другие члены моей команды. Оно не могло не обратить на себя внимания Робертса. Интересно, знал ли Робертс тогда о моих отношениях с Блейком?

Обсуждали они это дело? Обещал ему Блейк ненавязчиво (а может, и настойчиво) лоббировать исход в пользу «АпотеГен»? Кто бы что ни говорил о роли денег в политических процессах, недооценивать их силу нельзя. И я знал, что за два с лишним миллиона долларов можно купить очень и очень многих.

Они, значит, вместе обедали, преломили хлеб. А через полторы недели у меня похитили детей.

Представить Блейка в роли похитителя я не мог. Он любил моих детей, был крестным отцом Эммы и ни за что на свете сознательно не причинил бы ей вреда.

Но, может, он сообщил Барнаби Робертсу какие-то детали о моей семье – где мы живем, в какую школу ходят дети, какой у нас распорядок дня? Иными словами, можно ли сказать, что мой наставник меня предал?

От этой мысли я непроизвольно стиснул зубы. К ней добавлялась и мысль о том, что Роланд Хеманс не имел к похищению Эммы никакого отношения – если бы судья был у него в кармане, он не стал бы добиваться его отвода.

Аналогичным образом из числа подозреваемых можно было исключить и самого Пальграффа. Хеманс никогда не подал бы подобного ходатайства без ведома и согласия своего клиента.

Но если это не Хеманс и не Пальграфф, значит, это кто-то из «АпотеГен». Барнаби Робертс, например. Или Пол Дрессер.

Проблема заключалась лишь в том – и это возрождало в душе привычное ощущение беспомощности, – что я понятия не имел, что со всем этим делать.