Как же меня возмутили его слова... Словно внутренность вся перевернулась. Думать обо мне таким образом... думать, что я способна полюбить негодяя... Этих слов я ему не прощу, пусть даже и не надеется! Хоть на коленях молить будет... Хоть как... Это были самые гадкие слова, когда-либо им произнесенные!

«Убирайся немедленно! – завопила я самым постыдным образом. – Убирайся и оставь нас в покое». Телом я прикрывала Элайджу от смертоносного дула, наставленного на нас револьвера...

Но он вдруг воспротивился моей защите: «Давай поговорим, как мужчина с мужчиной, – предложил, поднимаясь с песка. Встал, точно как на дуэли, только лишенный оружия...

И брат опять улыбнулся: «Нам не о чем говорить».

В этот момент я услышала голоса со стороны замка, кто-то спешил к нам на помощь, должно быть, услышал, как я кричала.

«Что здесь происходит?» – раздался грозный голос отца.

«Роланд, опусти пистолет!» – произнесла мама.

Я бросилась к ней в объятья, взмолилась вразумить обезумевшего брата.

И Роланд выстрелил – отец лишь слегка успел отвести его руку – пуля попала Элайдже в плечо. Для меня все словно смешалось! И до сих пор как в тумане... Отец велел матери увести меня в замок, послать за доктором и воротиться со слугами.

Я не хотела идти, просила позволить остаться, однако родители были непреклонны. Оглянувшись на стонущего от боли Элайджу, я не заметила и следа пропавшего неведомо куда Роланда».

Элизабет провела рукой по пересохшим глазам.

Она знала Элайджу Хэмптона с застарелым шрамом на правом плече... Помнится, они с матушкой говорили, что он упал с лошади, сильно поранился.

И мать ее звали Кэтрин...

Лиззи с решительным видом перевернула следующую страницу: запись на ней оказалась последней. Да и не запись, если подумать, несколько строк, обрывающихся на полуслове... Так, словно автора кто-то прервал по очень срочному делу.

«Элайджу поселили в комнате для гостей. Всего лишь три двери дальше по коридору... Я рада, что он так близко, не рада, что ранен. Но, к счастью, доктор настроен оптимистично, а мама, пусть даже и пожурила за ночные прогулки, казалась не очень ими огорчена. Как будто бы думала о чем-то другом... Была непривычно задумчивой, мрачной.

И Роланда до сих пор не нашли... Как странно, что-то скребется в окно... Мои растревоженные нервы нынче не те. Я плачу и смеюсь одновременно... Неужто ветер поднялся? Море казалось спокойным.

Боюсь одного: наши встречи с Элайджей навеки закончились. Захочет ли он новой встречи с сестрой настоящего безумца?

Опять стучит... словно просится кто-то... Ах, сердце невольно зами...»

Лиззи перелистала еще страницы... Ни строчки, ни буковки – ничего.

Как же это возможно?

Почему Кэтрин перестала писать?

Что увидела она в том окне?

И в окне ли все дело?

Что... что заставило ее бросить писать?

И правда ли, что она... Кэтрин Бродерик, ее мать? Может ли быть такое взаправду...

А если и так... почему отец ничего ей об этом не рассказал?!

Почему утаил... отпустил ее в это место...

Лиззи вскочила со стула и подхватила дневник. Она больше не станет медлить: выяснит все в ту же минуту. Спросит, как есть...

Отец ведь не зря появился в Уэльсе – не зря отыскал ее в старой сторожке.

Она побежала по коридору, щенок едва поспевал за нею, и устремилась к отведенной отцу комнате. Коротко постучала и ворвалась, подобно вихрю, застыв на мгновение при виде супруга, стоявшего тут же, у широкого кресла.

Мистер Хэмптон глядел на нее от окна...

На нее и дневник, выставленный подобно щиту.

– Элизабет, дочка, – произнес он словно с опаской.

И девушка утвердилась в своих подозрениях.

Такие глаза говорили о многом: испуге, вине, мольбе о прощении.

Она и сказала:

– Я знаю о маме... о маме и этом замке. Сомнения быть не может, она была Бродерик от рождения. И вы, отец, оба скрывали то от меня... Пусть раньше, но не тогда, как узнали о моем новом жилище. Вам следовало открыться... Все рассказать. Почему вы смолчали? Почему до сих пор продолжаете это делать?

Мистер Хэмптон, с осунувшимся лицом и разом поникшей фигурой, покачал головой:

– Прости меня, Лиззи, я так виноват. Слишком привык замалчивать и таиться, так глубоко в этом укоренился, так сросся с этою тайной, что выдать ее казалось кощунством... Чем-то ужасно сложным. Кэтрин всегда меня против этого предостерегала: велела молчать, никогда тебе правды не открывать. Я так бы и сделал, коли не обстоятельства...

– Ключ? – осведомилась Лиззи, и отец покачал головой.

– Все началось несколько раньше, еще до ключа, в день, когда прошлое с настоящим слились воедино, – произнес он, тяжело опускаясь на стул. – Незадолго до Рождества я получил письмо, в этот момент самые худшие опасения твоей матери получили неожиданное подтверждение. Я не знал, что и думать... Я очень испугался. А ее не было рядом, чтобы направить... успокоить меня...

Лиззи подошла совсем близко, замерла, прижимая к себе материн дневник.

– Что было в письме и кто его написал? – спросила она.

Мистер Хэмптон поглядел на нее:

– Письмо я сжег, не сразу, но почел то за благо. И было оно... от твоего деда...

– Моего деда? – ахнула Лиззи. – Мистера Бродерика? Как такое возможно? Он ведь умер... Погиб на охоте.

– Пропал во время охоты, – поправил ее отец. – Тела никто так и не видел. Ни его, ни юного Роланда. Кэтрин, твоя мать, милая, в их погибель так и не поверила. До конца полагала, что если и не отец, то брат уж точно остался в живых... Потому и таилась пуще прежнего, не желала ни о Раглане, ни о наследстве, ей полагающемся, слышать. Боялась повторения однажды случившегося... – Хэмптон протянул руку и коснулся обложки дневника у дочери в руках. – Это дневник твоей матери, не так ли? – спросил он при этом. – Она говорила, что делала записи... Сокрушалась, что так и не забрала его с собой. Или лучше: не кинула в огонь.

– Почему? К чему было таиться? Все из-за Роланда, маминого брата? – не выдержала Лиззи. – Повторения чего она так страшилась?

Она присела напротив отца с явным намерением выяснить все досконально, не упустить ни единой детали.

Заглянула ему в глаза:

– Расскажите, как есть, умоляю. О письме и маминых страхах, о ключе... моем деде... Обо всем.

Отец мотнул головой, как бы признавая ее право на правду, спросил:

– Что рассказала Кэтрин? – поглядел на дневник.

– О вашем знакомстве и жуткой сцене на берегу, – ответила Лиззи. – О том, как Роланд ранил тебя... Как она страшилась больше тебя не увидеть. И как услышала странные звуки от окна... На этом записи обрываются. Что тогда приключилось, отец? Почему маму считали погибшей все это время?