— Твоя сестра здорово играет, — сказал он. И — без всякого перехода: — Почему ты развелась с Валерой?

— Еще не развелась, — не сразу ответила Лариса. — В загсе не торопятся, дают срок подумать… Почему развожусь? — Она помолчала. Как видно, колебалась, стоит ли отвечать. — Думаю, он под влиянием брата… У него старший брат председатель спорткомитета области…

— Знаю, — кивнул Саша. — Бывший борец.

— Да. А теперь — борец за национальную чистоту. Он, я думаю, убедил Валеру, что брак с еврейкой повредит его спортивной карьере…

— Лариса, — сказал Саша, словно кидаясь в холодную речную воду, — я не спортсмен, не умею крутить на турнике солнце… У нас тут мало солнца, но, когда голубеет небо, я вспоминаю твои глаза и… Лариса, мне беспокойно стало жить. Да, беспокойно! — повторил он настойчиво, как будто она оспаривала это. — Вхожу в столовую и ищу тебя, и, если тебя нет… когда тебя нет в институте, я просто несчастен… Черт знает, что я несу, можешь меня прогнать, но я…

Он умолк, не закончив фразы, и с виноватым видом опустил голову.

— Акуля, — услышал ее низковатый голос. — Я что-то не очень разобралась в том, что ты… Но мне кажется, ты объясняешься в любви…

— Да! — вскричал он. — Да, да, да! Объясняюсь тебе в любви!

Лариса засмеялась. Ойкнула, тронув обвязанное горло рукой.

— Акуля, — сказала мягко. — Ты очень хороший, искренний… Знаешь что? Давай не будем торопиться.

Странная наступала весна. Четвертого апреля министерство внутренних дел сообщило, что группа кремлевских врачей была арестована неправильно, что бывшее МГБ применяло недопустимые, запрещенные советскими законами приемы следствия и врачи полностью оправданы и освобождены.

Такого еще не бывало. Государство всегда было право, оно держало граждан в строгости, жестоко карало даже за малейшую провинность. Да и без вины тоже. «И безвинная корчилась Русь…» И вдруг — государство официально признает, что его грозное МГБ совершило ошибку… оклеветало врачей…

Саша теперь часто бывал у Ларисы дома. Доктор Коган, лысенький, резко похудевший, выходил из своей комнаты пить чай. За столом сидел молчаливый, не похожий на себя прежнего, веселого, не рассыпал шуточки, как бывало раньше в детской больнице при обходах. Его снова позвали в больницу — он отказался.

— Мы, оказывается, не убийцы в белых халатах, — говорил он. — Прекрасно. Но завтра придумают что-нибудь другое. Что мы, например, готовим новый всемирный потоп.

— Зиновий Лазаревич, — сказал Саша, — но ведь если признали ошибку, то больше ее не повторят.

— Ошибка! — блеснул Коган стеклами очков. — Давно известно, что всегда и во всем виноваты евреи. И всегда были и есть погромщики. Значит, всегда возможен погром, который ты именуешь ошибкой.

— В газетах — статьи о коллективном руководстве. Разве это не средство от произвола?..

— Единственное средство от произвола — закон, стоящий над властью. — Коган схватил салфетку, вытер губы, потом лысину. — Такого закона в России никогда не было.

— А есть он где-нибудь вообще?

Маленький доктор не ответил. Сутулясь, прошаркал к своей комнате, скрылся за дверью.

Тамара Иосифовна, его статная жена, сказала:

— Саша, прошу вас, не приставайте к Зиновию Лазаревичу с политическими разговорами.

Она, как казалось Саше, к его появлению в доме относилась если не отрицательно, то настороженно. Саша пытался посмотреть на себя ее глазами: ну да, невзрачен, хром, плохо одет… рядом с нарядной, сияющей Ларисой выглядит чучелом… Да и сама Лариса сдержанна, уклоняется от поцелуев, отодвигает решительное объяснение.

В июне прислали из Москвы математический выпуск «Вестника МГУ» со статьей Орлича и Акулинича. Саша все-таки довел до конца исследование, и вот оно появилось.

— Умница, — сказала Лариса, когда Саша показал ей журнал.

Вдруг потянулась к нему, прильнула, и Саша впервые ощутил нежность ее губ. Стояли обнявшись, они были одного роста. В комнату вбежала младшая сестра. Лариса отпрянула от Саши.

— Да вы целуйтесь! — Тата хихикнула. — Я только цветные карандаши возьму.

— Вот надеру тебе уши!

Со свойственной ей порывистостью Лариса устремилась к сестре, но Саша схватил ее за руку, удержал.

В первых числах июля Коганы уехали. У брата Тамары Иосифовны, москвича, была в Подмосковье дача, туда и увезла она своего мужа, пришибленного зимними невзгодами, и младшую дочь. А Лариса отказалась от дачной благодати, осталась в Кирове. Ее подруга, работавшая в отделе писем молодежной газеты, ушла в декретный отпуск, и Ларису временно оформили на ее место. «Хочу заработать на туфли» — так она объяснила Саше твое трудовое рвение.

К концу рабочего дня Саша заходил за Ларисой в редакцию, провожал ее домой. Неспешно шли по аллеям городского сада, заглядывали в недавно открывшееся кафе.

Однажды светлым безветренным вечером сидели там, ели из вазочек мороженое, запивали лимонадом. Лариса сказала:

— Знаешь, кто сегодня был у нас в редакции? Трофимчук. Его интервьюировали для спортивной полосы.

— Вы разговаривали? — спросил Саша.

— Он поздоровался с такой, знаешь, непростой улыбочкой. Будто хотел сказать: «А ты чего тут ошиваешься, дура?»

— Вряд ли он считает тебя дурой.

— Ну, не дурой, так идиоткой. Я и была идиоткой. Меня поманили, я побежала…

— А вот и он, — сказал Саша. — Легок на помине.

Они вошли в кафе шумной компанией — Валера Трофимчук, немыслимо красивый, в белой тенниске и узких кремовых брюках, и еще несколько парней и девушек, среди них и плотная девица в красном сарафане, с желтой косой вокруг головы. Заняли столик по соседству. Валера потянулся к свободному табурету у Сашиного стола.

— Можно взять? — И сделал вид, словно только что увидел, кто тут сидит: — A-а, голубки наши!

Верно сказала Лариса: улыбка была у него непростая — со значением.

— Отмечаете? — спросил Валера. — Празднуете?

— У них не праздник, — врастяжку заметила девушка с желтой косой. — Беда у них. Берию-то арестовали.

— Почему «беда»? Что хочешь сказать, Царькова? — быстро спросила Лариса.

Но та не ответила. А Валера уточнил:

— Верно Даша сказала. Разве не ваш Берия врачей освободил?

— Дурак! — крикнула Лариса.

Валера смотрел на нее все с той же неприятной улыбкой.

— Ну как, Сашечка, — искоса взглянул на Сашу, — хорошо она тебе подмахивает?

Все, что произошло потом, не заняло и минуты. Саша, стремительно вскочив, ударил Валеру по щеке. Тот отшатнулся, красивое лицо исказила злая гримаса. Отшвырнув ногой табуретку, сделал быстрый выпад. Удар в подбородок опрокинул Сашу. Столик сотрясся, упала бутылка лимонада.